Герцогиня и "конюх"
Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
ГЕРЦОГИНЯ И РЕЗИДЕНТ
Над Митавой стояло еще солнце, хотя оно и близилось к закату. Своими прощальными, нежно-ласковыми лучами оно золотило черепичные крыши домов" зелень садов и особенно играло на шпицах кирок.
Один лишь герцогский замок, это мрачное, типичное жилище средневековых феодалов, с его толстыми, выпуклыми, неуклюжими стенами, с его узкими, готическими окнами, с его подъемным мостом, весь полный какого-то мистического ужаса, казалось,
Не веселее было и внутри замка старых Кетлеров, в котором томилась, проклиная свое царственное происхождение, Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.
Мрачные комнаты с готическими потолками, залы с потемневшими амбразурами окон, вой и свист ветра в старых печах навевали на нее какой-то непреодолимый страх, жуткость, робость. По ее приказанию все залы замка, лишь только, бывало, стемнеет, освещались массой свечей, вставленных в канделябры. Но даже эти канделябры навевали на нее еще больший страх.
– - Не люблю я их... боюсь их... Какие-то рогатые, "когтистые" звери...
– - часто шептала Анна Иоанновна сама про себя, тихонько творя крестное знамение.
И в эти секунды ей с поразительной наглядностью представлялись картины тихого, безмятежного житья в богобоязненном селе Измайлове.
Матушка... сестры... странницы... "говорливые" бабы и девки... Заведут, бывало: "А послухайте, царица-матушка и царевны распрекрасные, сказ про то, как явился одного раза молодчик, разудалой прынц-красавец". И Анна Иоанновна, вся охваченная жгучим порывом воспоминаний, частенько забывала о своем положении, о том, что она -- герцогиня Курляндекая. Она давала резкий звонок, из своих "покоев", но вместо "говорливой" матушки к ней быстро входила какая-нибудь то обер-гофмейстерина, то просто -- гофмейстерина.
– - Ваша светлость изволите звать?
– - на чистейшем немецком языке спрашивала вошедшая.
Вздрагивала тогда "герцогиня", недоумевающе-испуганно глядела на вошедшую и отрывисто бросала:
– - Ах, нет, я не вас звала... Ступайте!
И, когда та уходила, племянница великого Петра склоняла свою голову на руки и плакала холодными, едкими слезами.
– - Одна! Одна! Разве его считать?..
– - проносился тоскливый шепот в комнате.
И так шли годы, долгие годы...
Но вот уже несколько недель до того момента, с которого начинается наш роман, Анна Ивановна (ее так и величали при дворе "Ивановной") стала неузнаваема: весела, бодра, жизнерадостна.
Какая-то волшебная, чудесная перемена произошла с митавской пленницей-затворницей. Куда девались ее апатия, ее сонливость, ее раздражительность! В самой ее фигуре, рыхлой, склонной к изрядной полноте, появились подвижность, порывистость движений; в глазах засиял блеск еще молодой женщины, мучительно-страстно хотевшей любить и быть взаимно любимой.
В этот тихий, наступивший над Митавой вечер Анна Иоанновна взволнованно ходила по будуару, убранному роскошно, но тяжело, неуклюже. Она то и дело поглядывала на фарфоровые часы "венецейской"
– - Наконец-то!
– - воскликнула герцогиня, когда дверь будуара тихо растворилась и на пороге появилась фигура высокого, пожилого, но все еще красивого человека.
Это был гофмаршал ее светлости и резидент российского двора Петр Михайлович Бестужев.
Заметная седина уже тронула его волосы, но лицо было моложаво, приятно. Это был тип настоящего русского вельможи-царедворца.
При порывистом восклицании Анны Иоанновны Бестужев еле заметно улыбнулся тонкой царедворской улыбкой, а затем, не торопясь, подошел к герцогине и, целуя руку, спросил:
– - Ваша светлость изволили ожидать меня с таким лестным для меня нетерпением?
Анна Иоанновна, с досадой вырвав руку, воскликнула:
– - Ах, Боже мой, Петр Михайлович, избавь меня от своих кудреватых фраз! Неужто ты не видишь, что мне не до них!..
Какая-то растерянность, а вместе с тем и ласковость зазвучали в голосе герцогини-вдовы.
Бестужев быстрым взглядом окинул ее фигуру. Анна Иоанновна была одета в красное бархатное платье с массой кружев" Все драгоценности, не слишком многочисленные, были на ней. На пышной, высокой прическе, не шедшей к лицу Анны Иоанновны, ярко переливаясь радужными огнями, горела маленькая герцогская корона.
– - О, ваша светлость, сегодня у вас поистине царственный вид!
– - все с той же иронической усмешкой проговорил Бестужев.
Анна Иоанновна топнула ногой и горделиво откинула голову.
– - А разве тебе, Петр Михайлович, неведомо, что я -- царского рода, что я --племянница царя Петра? Или вы все здесь, в этой проклятой Курляндии, забыли об этом? Или я для всех вас только несчастная вдовка какого-то замухрышки-герцога?
Этот взрыв сознания своего высокого положения у безвольной герцогини несколько смутил стареющего вельможу.
"Что с ней? Однако ее сильно захватило новое чувство!..
Бестужев низко поклонился ей и счел необходимым возразить на слова Анны:
– - Ваша светлость, кажется, изволили не точно выразиться, сказав "вы все"... С каких же пор вы причисляете меня к числу ваших недругов?
И Бестужев прямо посмотрел в глаза Анны Иоанновны. И под этим взглядом она вспыхнула, несмотря на слой румян и белил.
– - Так вот... тебе больше, чем кому иному, Петр Михайлович, не приличествовало бы изводить меня, -- начала Анна Иоанновна, подходя к Бестужеву и кладя руку на его плечо.
– - Сейчас, здесь, в этой комнате, мы с тобой untervier Auqen, наедине. Зачем же все это лукавство с твоей стороны, зачем эти постоянные "ваша светлость" и "вы изволили"... Ах!
– - Несчастная герцогиня, русская царевна, порывисто вздохнула, словно ей не хватало воздуха, словно ее душила затхлая атмосфера герцогского замка старых Кетлеров.
– - Ах, Петр Михайлович!
– - бурно продолжала она.
– - Если бы ты знал, что творится вот здесь, в этом сердце, ты пожалел бы меня! Ты... ты помнишь эту комнату?