Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
Немцы глянули на Кузьмича и жевать перестали.
— Нарушаете! Работать вздумали в свое обеденное время!
— Нарушаем? Нарушаем, — бесшабашно махнул рукой Бергер. — Потому, что теперь мы больше немцы русские, чем немцы сами по себе…
Письма из Фатерланд
— Фриц, а почему Шварц читает Бергеру свое письмо? Одно и то же письмо. Прячутся за стену, и Шварц читает шепотом, а Бергер слушает и вздыхает, будто это
— То Иоганн из Кюстрина.
И Фриц рассказал, как сумел, что дети Иоганна нашлись, а фрау поляки убили палками, когда немцев выгоняли из Польши… Фрау взяла в детскую коляску больше вещей, чем разрешили поляки.
— Вот собаки! И что теперь будет полякам? Расстреляют?
Фриц усмехнулся одной половинкой лица и неразговорчивым сделался, монотонными ударами кирочки сбивая раствор с кирпича, а Валерик стал глазами искать Иоганна.
Ему жаль Иоганна задумчиво-тихого. На Валеркин «гутен так» Иоганн по-русски отвечает с присущей ему тихой вежливостью:
— Здравствуй, сынок.
Его письмо о гибели жены и детях так зачитали, что оно на изгибах протерлось, но Иоганн обклеил изгибы бумажкой прозрачной и снова пошло письмо ходить среди немцев, о правде жестокой рассказывая.
Несколько строчек в письме затушевано было цензурой, но не очень старательно, и немцы сумели прочесть. И теперь знали все, что в замаранных строчках написано было о том, как поляки изгоняли немцев (женщин, стариков и детей) из земель, захваченных Германией по Одеру и Нейсе. Как выгоняли немцев из Кюстрина, снова ставшего польским Кюстшином.
Изгоняли палками с жестокостью мстительной.
Письмо, кем-то написанное от имени детей, потрясло Иоганна. Он стал задумчиво-тихим, неразговорчивым, переживая горе свое в одиночестве тихом. Начал, было, курить, но Бергер его одернул:
— Зачем здоровье убиваешь, Иоганн? Ты хочешь, наверно, чтоб детей твоих Сталин воспитывал!
Ничего не ответил тогда Иоганн, но бросил курить. И Бергера как-то спросил:
— Как ты думаешь, Отто, они убивали ее на глазах у детей?
Бергер не знал, что на это ответить, и только плечами пожал.
Иоганн и не ждал ответа, опираясь на лом, он был устремлен глазами в даль руин и видел сейчас в своем воображении, как разъяренные «недочеловеки» убивают палками его маленькую Эльзу на глазах у визжащих от страха детей.
И почему-то вспомнилась давняя просьба жены, когда он в письме сообщил, что за взятие Харькова награжден Железным крестом первого класса. Эльза просила: «Ты где-нибудь там, на Украине, земли кусочек какой-нибудь хороший подбери. Это нам пригодится для счастья».
А Кузьмич, когда Бергер письмо показал и передал содержание, заметил, почесав под фуражкой затылок:
— Удивляюсь, как наша цензура его пропустила. Письмо это жутко печалит, если ты правильно мне перевел.
— Перевел, перевел! — поддакнули немцы. — Гут перевел.
— Ну, и поляков надо понять. Когда-то и вы не цацкались с ними. Вот у вас и получилось: за что боролись, на то и напоролись. А русский плен, хоть и каторжный, да не ваш Бухенвальд или Освенцим. Так что не гневите Бога, ребята, когда вас тыкают мордой в ваше собственное говно.
Потупив глаза, в молчании хмуром немцы нехотя потянулись к рабочим местам. Не ожидали они от Кузьмича правды такой обнаженной.
— А Отто, письма чужие читает когда, то плачет. А из Дойчланд ему никто не пишет, — пожаловался Кузьмичу Валерик.
— Так до сих пор и не пишут? — насупился Кузьмич. — Дак, наверно, там нету в живых никого. Союзники Гамбург в пыль превратили, едри их в корень! А потерявших семью, как Бергер, в нашем лагере, наверно, половина. А сколько такого горя у нас! Не дай Бог.… А Фриц нашел своих?
— Еще не нашел.
— Дак там же искать, наверно, некому: одни бабы, старики да дети. А запросов мильоны! От каждого пленного, почитай…
Фриц, никогда не читавший на перекурах писем чужих, однажды бережно извлек из кармана нагрудного конвертик, склеенный из обложки тетрадки школьной с таблицей умножения, а из конвертика письмо, в гармошку сложенное и прозрачной бумажкой по изгибам проклеенное.
— А я видел, как Бергер читал письмо это самое с конвертиком синим, когда в траншее сидел, будто прятался от кого-то. Чужое письмо читал и плакал опять. Зачем плакал? — пожал плечами Валерик.
— Зачем плакал! Зачем плакал, — повторил Фриц, передразнивая Валерика. — Дас ист письмо красива девушка!
— Вот если б она прислала тебе!
— Ах, прислала тебе, прислала тебе! Нима «прислала тебе». Фрейлин Анна Мерингу прислала.
Используя свой небогатый русско-немецкий словарь, жесты и мимику, Фриц рассказал, как некоего Меринга Карла разыскала любимая девушка из Франкфурта-на-Одере и прислала это письмо с обещанием ждать его возвращения, чтоб за него выйти замуж.
Двадцатилетний унтер-офицер Меринг Карл Эрих собрал группу в 28 человек из немцев, австрийцев и одного американца и в декабре 45 года бежал с ними из руин, используя подвалы и проходы в заводских коммуникациях.
Через три месяца, где-то в середине марта 46 года, в лагерь доставили самого Меринга и двоих обер-ефрейторов: Пауля Фридриха Франца и Шрайбера Гельмута Отто. Они были как скелеты и плохо стояли на ногах. Задержанных провели перед строем лагеря и отправили, как было сказано, в лагерь другой, режимный. Судьба остальных из группы Меринга неизвестна.
А красивое и светлое письмо девушки Анны каким-то образом стало достоянием военнопленных лагеря.
— А зачем же они побежали зимой, когда нечего есть и мороз?