Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
— И все соседи с ним здороваются?
Бергер разводит руками: дескать куда ж им деваться?
— А я бы не стал… И Толян бы не стал! И даже Ленька Пузатый здороваться с гадом не стал бы!
И с детской беспощадной укоризною добавил:
— А ваши немцы здороваются с ним!
Фриц и Бергер делают вид, что поглощены работой и на вопросы, чуждые им, отвлекаться не желают.
Солдатская песня и герои Германии
По желанию Валерика, немцы припасли для него кирочку, такую же, как у всех. Теперь он, на пару с Фрицем, очищал кирпичи от известкового раствора. Между делом и разговор сам собою вязался. Иногда мальчик напевал строевую песню, многогласый припев которой доносился со стороны заозерной, где было училище летчиков.
Вот как сегодня:
— Эх, ты, ласточка-касатка быстрокрылая! Ты, родимая сторонка наша милая! Эх, ты, ласточка-касаточка моя, быстрокры-и-ла-я-а!
Фриц слушает мальчика и ухмыляется. Он даже в сторону Валерика не смотрит, чтоб не смущать.
Фрицу нравятся русские песни. И Бергеру нравятся, и Шварцу.
— Это курсанты молодые на плацу строевой занимаются, — поясняет Валерик, откуда песня взялась. — Там порядок! А дисциплина! Будь-будь! Потому что старшины там! Брат ты мой! Настоящие командиры! Крутят «солнышко» на турнике только так! А на брусьях что вытворяют! Вот это мастера! Будь спок! Потому, что смелые. Они все сильные и здоровые. Они, наверно, потому и красивые, что их кормят вкусно! Да, Фриц?
Фриц тяжело вздыхает и соглашается, вспоминая время свое, когда был красивым, здоровым и сильным. То было задолго до колодок русского плена.
— Салаги молодые еще только из столовой вылетают, а старшина им: «Становись!» И, как миленькие, становятся и к месту прилипают! «Р-р-няйсь! Сирна! И нэ крутысь! С места с песней! Шагом ырш!»
А поют курсанты так, что у дяди Вани-корявочника мурашки по коже бегут. Да, да, Фриц! Он сам признавался в курилке.
— О, йа, йа… Русиш песня гут, — соглашается Фриц. — Абер золдатен песня — зер гут!
И неожиданно для Валерика, с приятным акцентом, Фриц негромко заводит русскую «Катюшу». А после первого куплета умолкает и спрашивает:
— Зо? Так?
— Так, но зачем она тебе? — пожимает Валерик плечами. — Это ж песня не строевая, не солдатская! Под нее ж не маршируется.
— Не маршируется «Катюша», — соглашается Фриц. — Унд зер гут, что не маршируется. Унд «Роза Мунда» не маршируется, абер гороша песня.
— «Розу Мунду» у нас итальянцы пели.
— Унд дойче золдатен пели.
— А наши курсанты на вечерней прогулке, знаешь, какую поют?
— Знаешь, знаешь! Цига-ночка, Аза, Аза…
Валерик подхватывает:
— Цыганочка черноглаза, черная фартовая, на картах погадай, эх!
И оба смеются, глядя друг на друга.
Бергер и Шварц, утомленные однообразием работы, перестают стучать ломами и глядят из траншеи на них непонимающе тупо. Фриц и Валерик их не замечают.
— «Цыганочку» они поют, когда идут из бани мимо вашего лагеря. А на плацу ее петь нельзя: замполит сожрет!.. На плацу поют: «Пропеллер громче песню пой, неся распластанные крылья! За прочный мир в последний бой летит стальная эскадрилья!» — смеется Валерик. — Молодые курсанты поют, которые еще не летают, а только поют про пропеллер и крылья!.. Они самые послушные… А старшекурсники такие хитрые! Пока отцы-командиры моются-парятся в бане, курсанты в рюмочную залетают! А в рюмочной Маруся! «Сама, раскрасавица душа!» Так они ее называют. Подлизываются, «чтобы водочки накапала по полтораста грамм на душу каждому!» А к водочке дается бутерброд. Но курсантам бутерброд какой-нибудь не нужен! Они просят у Маруси бутерброд «генеральский».
— О! Генерал-бутерброд! Зер гут! — отзывается Фриц с сознанием дела.
— Ты, наверно, думаешь, что генеральский бутерброд — это что-то такое? — Валерик крутит пальцами перед собой. — А вот и нет! Все просто. Берешь сто грамм водки, и тебе тут же дают кусок черного хлеба с маслом, а на нем, на масле сливочном, кусок селедки «залом» лежит! И скрылечек лимончика сверху или кружочек яйца! Вкуснотища! Закус — мое почтение!
— Братишка махает сто грамм? — улыбается Фриц.
— Ты что! Детям и курсантам водку в рюмочной не наливают! А ты думал, для чего курсанты с Марусей сюсюкаются? Вот для того, чтобы водочки дала горло полудить. Чтобы песня звучала. Понятно? А ты надумал уже вон чего!.. А вам после бани водку дают?
— Найн, — потерянно вздыхает Фриц. — Не дают.
— Курсанты-старшекурсники тоже б водку не пили, да Суворов им приказал: «Солдат, продай штаны, но после бани выпей!» — так говорят курсанты. А может, они все напридумали, чтоб Марусю обдурить и выпить! И молодцы! Правда, Фриц! Зато как они идут после бани в училище! Залюбуешься! И поют: «Прощай, Маруся дорогая, я не забуду твои ласки! А может быть, в последний раз, я вижу голубые глазки!»
А Маруся стоит у окна и во всю радость улыбается! Да, да, Фриц!
Валерик на минуту замолкает и, глядя на Фрица, сидящего на стопке кирпичей, излагает мечтательно:
— Вот бы мне таким вырасти и стать курсантом летного училища нашего… Они все там мировенские! Сильные и стройные. Весь город смотрит, когда они идут. А песни так поют, что «аж душа заходится!» — так бабушка Настя говорит. Правда, правда, Фриц!
Фриц, оставаясь в мыслях своих, машинально кивает головой.
— Фриц, а ты свои песни солдатские знаешь?
— Знаешь, знаешь… Дойче песня ферботен.
— Ферботен? Запрещена? А почему запрещена? Кто запретил? Немецкий замполит? Как в училище? Замполит запретил курсантам «Марусю» петь и «Цыганочку». Но после бани они для Маруси «Марусю» поют вдохновенно. Да, Фриц! Так мамка моя говорит. Вдохновенно…
Фриц молчит и сосредоточенно вытирает пот с лица тряпицей чистой.
Валерик знает, что Фриц стирает свои «носовые тряпочки» каждый вечер, потому они чистые и пахнут хозяйственным мылом.
— Вы, наверно, поэтому скучные, что песен своих не поете? Да, Фриц?
Фриц пожимает плечами и, в нудном однообразии машинальных движений, очищает кирпичи от старого раствора и думает о чем-то своем.
Чтобы вывести Фрица из задумчивости грустной, Валерик негромко заводит мелодию, что в памяти застряла не спросясь, когда в кирпичном доме, который сегодня тоже в руинах, было варьете для летчиков Люфтваффе:
— А-ай-ли, ай-ля айли-айля! А-ай-ли, ай-ля айли-айля!..
Фриц хмурится и прикладывает палец к губам:
— Ферботен.
— Варум ферботен? — глядит на него Валерик. — Почему запрещено? Это ж не «Лили Марлен» ваша фашистская!