Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
— Разрешил, разрешил! — подтвердили немцы.
— Не положено это, вообще-то, — мастер в гармошку собрал морщины на лбу. — И какой тебе тут интерес! — пожал он плечами и тут же, словно забыв о Валерике, стал объявлять задание на день:
— Значит так, солдаты! Рушить стены сегодня не будем: трактор забрали у нас на другие дела. А будем мы все разбирать, что вчера наваляли! И все выносить на площадку к машинам! Знаю, что выносить на себе — дело паршивое, хуже коросты… Но деваться нам некуда. А все потому, что время идет, жизни нет, а жить надо… Так что сегодня у нас все, как вчера. Поехали!
И тут же немцы, кто был помоложе, не спеша потянулись к будке сержантской за инструментом. От группы Бергера пошли Пауль и Себастьян белобрысый, что обидел немца неприметно-тихого.
— Фриц, а зачем вон тот, что с Паулем пошел, обидел вон того, большого?
— С Паулем — есть Себастьян, а большой — есть Вальтер.
— А зачем Себастьян обидел Вальтера?
— Вальтер «хенде-хох» унд марширт ин русиш плен.
— Сам сдался? Молодец Вальтер!
Фриц усмехнулся одной половинкой лица:
— Геноссе Сталин говорит: «Вальтер молодец! Вальтер гороший немец. Кушай, Вальтер, Сталина хлеб, за это тебе…» Хлеб кушай за плен больше.
— Сталинский хлеб за плен? — не знал такого Валерик. — А больше — это сколько? На сколько больше?
— На больше сто грамм! — ухмыльнулся Фриц неприязненно.
— Да-а! А говоришь — «Сталинский хлеб!» Я думал, на буханку больше.
— Хо! На буханку! На буханку геноссе Сталин… О! — показал Валерику десять растопыренных пальцев. — О, скоко Вальтер! Вальтер, Вальтер, Вальтер!
— Десять вальтеров взял на буханку! И хорошо! — одобрил Валерик. Он твердо верил в то, что если товарищу Сталину надо было взять на буханку десять каких-то вальтеров, то, значит, их всегда надо брать ровно десять и не меньше!..
Другое дело Себастьян. Этот уж точно сам не сдавался, потому и спросил Фрица, без всякой симпатии к немцу белесому:
— А Себастьян не сам сдался?
— О, найн! — с подчеркнутой симпатией к Себастьяну сказал Фриц. — Себастьян золдат Берлинен армее. Себастьян держал Александерплац.
— Себастьян есть дер эрсте — первый номер пулеметного расчета МГ-41, — поясняет Бергер, складывая в штабель очищенные Фрицем кирпичи. — Маршал Жуков приказывал брать дойче золдатен у Бранденбургских ворот. Всех дойче золдатен, что держали Берлин… Унд Себастьян марширт ин русиш плен.
— Ух, ты! Себастьян видел маршала Жукова?
— Больше «нет», чем «да», — пожимает плечами Бергер.
— Отто, а почему Вальтер за себя не заступился? Звезданул бы Себастьяну по кумполу, чтобы знал!
— Нельзя, — Бергер крутит головой. — Нету момент. Момент придет, Вальтер звезданет…
— А когда он придет?
— Сталин будет знать…
Себастьян и Пауль принесли рабочий инструмент: кирки, лопаты, ломы, две кувалды. Одну кувалду, ручкой вверх, Пауль поставил перед Валериком:
— Дас ист гешенк тебе, подарок!
— Пауль, расскажи, как тебя взяли в плен, — попросил Бергер, ухмыляясь.
— Да ну его на хрен! — с неприязнью бросил Пауль подхваченное от русских выражение скандальное.
— Братишка будет хотеть, — поддержал Бергера Фриц.
— А, — отмахнулся Пауль, взял лопату и стал вместе с другими срывать завал мелкого щебня, чтобы добраться до кладки фундаментной.
Кладка такая на извести сравнительно легко, почти без потерь, на кирпичи разбиралась. Для немцев это — чистая находка: дневная норма добычи кирпичей, если повезет, могла быть выполнена без обычной каторжной долбежки, убивающей силы и нервы.
— Пауль Шварц есть радист, золдат генерала Венка, — говорит Бергер и с приятностью смотрит, как умело владеет лопатой его камрад. — Генерал американцам сдался, а Пауль ин вальд, в лес пошел.
— А в лесу партизаном был?
— Дойчланд нима партизан, — встревает Фриц и вздыхает, будто сожалеет, что в Германии не было и нет партизан. — Пауль зихь ферштекен, от русиш золдатен.
— Что ж он так плохо зихь ферштекен? Прятался плохо?
— Прятался горошо, абер кушать надо! Кушать ходил. Кукареку дибрил.
— Петуха украл?
— Шварц царап за петух и сел,
— Съел живьем!
— На костер! — хмурится Фриц. — Бауэр приходил, русиш золдатен приходил унд Шварц плен.
— А Бауэр — это кто?
— Кол-хоз-ник! — на Валерика щурится Фриц.
— Колхозник? Немецкий колхозник выдал Пауля нашим солдатам? — сомневается Валерик. — А вот наш колхозник никогда бы не выдал нашего солдата!
— А выдал бы если? — спрашивает Бергер.
— Тогда партизаны б его расстреляли.
— Бауэр есть хозяин! — на Валерика Бергер глядит назидательно и щелкает языком. — Хозяин!
— Но Пауль же ваш солдат!
— Война капут. Золдатен нету. Шварц есть диб! Шварц есть вор! — в такт своих слов кивает Бергер головой.
— И бауэра вашего не расстреляли за предательства?
— О, найн! Нельзя расстреляли! Бауэр имеет филе коров, много коров, — удивляется Бергер непонятливости мальчика и повторяет со значением, что бауэр — это хозяин!
Но понятие «Хозяин» Валерика не трогает. Оно не доступно ему в том весомом значении, которое органично сознанию Бергера, и что именно это, он пытается мальчику преподнести! Потому и не может понять, что для Валерика понятие «Хозяин» — обычное слово, звук.
Но возмущает мальчика то, что Бауэр, выдавший врагу солдата своего, не понес наказания! И мало того, этот крестьянин-предатель продолжает оставаться, как и прежде, почитаемым в своем селении! Этим самым поощряется предательство! Вот с чем никак согласиться не может дошкольник Валерик: