Гермоген
Шрифт:
— Вы нашего царя сожгли, а пепел из пушки выстрелили. Не ты ли вместе с Гермогеном его обличал и злобу к нему разжигал? Теперь мы тобой, поп, жерло зарядим да выстрелим...
К счастью, московское войско успело отбить архиепископа. И теперь он молил недавних своих мучителей:
— Помилуйте, чада единородные, отпадшие от своих душ, появитесь, вразумитесь и вернитесь! Блажен, кому помощник Бог. Всяк, признающий имя Господне, да спасётся!
Но вот он оглядывается назад, и взор его скорбно замирает при виде растерзанного православного храма: сбиты кресты, сорваны надвратные иконы. Храм находится в нескольких метрах от
— Не трожь, пся крев, сучий сын!
Он прицелился в смельчака, чтобы вышибить его с высоты, но другой ратник успел схватить его за руку, говоря:
— Ты никак, боярин, папежную веру исповедуешь? А мы люди православные. Ты нас лучше не замай!
Салтыков в бессилии пытался выдернуть руку, которую крепко держал дюжий ратник.
— Отпусти Христа ради боярина! — попросил Иоасаф, обратившись к ратнику.
Салтыков пристально посмотрел на архиепископа, но не узнал его.
— А ты, монах, зачем здесь? Или тоже пришёл над верой чужой надругаться?
— Боже меня упаси от ругательства! — смиренно ответствовал Иоасаф.
— Чужая вера? То добрая вера на земле. Её утвердили святые апостолы Павел и Пётр, — уже спокойно заговорил боярин, смягчённый смиренным тоном «монаха». — Папа римский — Божий наместник на земле.
— А ты ведаешь ли, боярин, о том, что кто чужую веру похвалит, тот над своей надругается? — произнёс пожилой человек, по виду русский дворянин.
— Вот и я говорю: он крыж литовский пожалел, а православный крест ему вчуже, — поддержал старика молодой ратник.
— Я не говорю, что вчуже, — начал сдаваться Салтыков и многозначительно добавил: — Тяжёл он — наш православный крест...
Скорбно глядя ему в лицо, Иоасаф произнёс:
— Оттого крест наш стал больно тяжёл, что сатане власть большая дана и антихрист близко...
Вытащив нагрудный образок, Иоасаф стал молиться. Ратники и старик дворянин перекрестились.
23
Когда Иоасаф явился к Гермогену и рассказал обо всём, что видел на Рогожской слободе, патриарха особенно поразило поведение Салтыкова и то, как он поругался над своей верой:
— И это русский боярин! Место ли ему в думе Боярской?
Иоасаф припомнил, что при Салтыкове был какой-то чёрный мужик, что они меж собой тихо переговаривались.
— Кто таков — не ведаю. Тать не тать, а на ту же стать... И многие извилистые пути ведут из Москвы к тому гнездовью грабителей и крамольников... Что станем делать, святой отец?
— Воистину сказано: «Не надейся на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Блажен, кому помощник Бог».
В тот день патриарх и архиепископ вместе обсуждали многие дела церковные и державные. Они сидели рядом — такие разные по виду. Иоасаф успел к тому времени облачиться в мантию архиепископа, но рядом с крупным широкогрудым патриархом он выглядел щупленьким подростком. Однако
В эту минуту к патриарху вошёл царь. Гермоген и архиепископ поднялись ему навстречу, поклонились. Гермоген подвинул царю кресло и велел Иоасафу рассказать ему о виденном. Василий слушал хмуро. И когда Гермоген по окончании рассказа архиепископа спросил: «Что станем делать, государь?» — царь не ответил. Он был погружен в такую глубокую задумчивость, что, казалось, не слышал вопроса.
Гермоген сказал:
— Государь, за поношение веры отцов мне надлежит отлучить боярина от церкви.
Очнувшись от глубокой задумчивости, царь сказал:
— Не прибегай к суровости, Гермоген.
— Государь! Он не только римскую веру величает, он стакнулся с твоим изменником, торговым мужиком Федькой Андроновым...
— Я велю послать к тебе Михаилу Глебовича. Обрати его душу к покаянию и спасению!
И, сказав это, Василий вышел. Как не понять огорчения Гермогена? Верой отцов держались и царская власть, и отечество. Отдай на поругание веру, и смута погубит Россию. Гермоген думал с укоризной: «Царь Василий, знаю: ты решил опираться на добрые обычаи прародителей наших, исправить злоупотребления властью царём Грозным и Годуновым. Верю, что ты достоин этого великого искушения. Но можешь ли ты допустить, что людям в тяжкую годину бедствий не понять и не оценить твой подвиг? Они не поймут твоей силы и увидят твою слабость».
Обратить ли к покаянию и спасению душу человека, отрёкшегося от своей веры?! Когда при святом Иосифе Волочком еретики стали ругаться над святыми церквами, державный государь Иван Васильевич повелел быть собору, и на том соборе было постановлено утвердить православную христианскую веру. И власти предержащие посекли и посрамили богоборцев-еретиков.
И, словно поняв мысли Гермогена, Иоасаф сказал:
— Что станем делать, старейший? У царя ныне нет прежней силы и власти... И под Кашином еретики новые объявились. Церкви разоряют, монахов бесчестят...
24
Когда Салтыкову велели идти к патриарху, он мигом смекнул, что его ожидает. Видно, донёс тот монашек, что хвалил-де боярин римскую веру и поносил свою. И католический крест-де не позволил снять. Салтыков не сомневался, что дни царя Василия сочтены, что Москву возьмут поляки. И надо ли ему прежде времени горячиться? Свояк и то сказал ему: «Не рано ли пташечка запела?»
Мало кто знал, что добродушнейший, услужливый Михайла Глебович был человеком с двойной душой. Испокон веков Салтыковы умели служить. Их род процветал и при Грозном-царе, и при сыне его Феодоре. Сам Михайла Глебович был в особой милости у Бориса Годунова. Оттого и доверено было ему такое важное дело, как сопровождение принца Иоанна, жениха царской дочери Ксении, из приграничного города в Москву — для бережения великого. Как свидетельствовали многие иностранцы, принц был отравлен. Но кто знает, что думал об этом царь Борис! Как давно и верно замечено, меньше всего знают люди о том, что у них под руками. И надо ли удивляться, что умевший услужить Салтыков пребывал в почёте?