Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Джузеппе Бальзамо посылает последнее «прости» Картеджиронскому монастырю и, с согласия или без согласия милосердных братьев, снова возвращается к дяде в Палермо. Дядя, разумеется, спросил его, что он намерен теперь делать? После долгого молчания и колебания он наконец ответил, что желает заняться живописью. Отлично! Беппо добывает себе красок, кистей и посвящает себя изучению рисовального искусства. Но увы, если мы вспомним только о громадном аппетите Беппо, как скудны покажутся нам средства, добываемые этим искусством именно теперь, когда в нем пробуждаются новые желания, удовлетворить которые может только какое-нибудь другое, более выгодное искусство. Правда, он живет у дяди, кухня которого снабжает его кушаньями, но где взять карманных денег на другие и более ценные блюда? «Из моей головы», как говаривал император Иосиф.

Римский биограф, несмотря на все свое тупоумие, случайно бросил некоторый свет на положение Беппо в этот период, т. е. на его образ жизни и доходы. Относительно первого кажется, что он – употребляя при этом фразеологию биографа – держался самого «дурного общества», вел «беспутную жизнь», находился в тесных сношениях с мошенниками, игроками, падшими

женщинами и усердно изучал теорию и практику бездельничества. Гений, сумевший вырваться из монастырских стен и преодолеть другие мелкие препятствия, стремится теперь к своему блеску. Затевается ли где плутня или драка, устраивается ли дикая оргия, там, наверное, можно встретить Беппо. Придет время, и он сделается мастером своего ремесла. Живопись свою он не оставляет, да и не намерен оставлять, она ему необходима как занятие, которым он хочет щегольнуть перед дядею и соседями, даже обмануть самого себя, потому что, при всех своих гениальных наклонностях к бездельничеству, он не предчувствует, не смеет предчувствовать, что он рожден бездельником – всемирным бездельником.

Относительно же другого вопроса, т. е. его доходов, следует сказать, что они довольно разнообразны и постоянно увеличиваются. Кроме его доходов как живописца, которые, впрочем, заключались в одних только надеждах, главным источником, откуда он черпает деньги, служит ему сводничество. У него есть хорошенькая кузина, живущая с ним в одном доме, а у нее обожатель. Беппо делается их посредником, передает письма, не упускает случая намекнуть обожателю, что с дамой, любовь которой желают приобрести, нужно поступать великодушно: серьги, часы, ожерелье, порядочный куш денег – в подобных обстоятельствах делают чудеса. «И все эти предметы, – замечает его биограф, – он тайно присваивал себе». Затем он открывает новый источник доходов, начинает подделывать чужие подписи, сперва в небольшом размере, чтоб испытать неумелую руку, пробуя свое искусство на театральных билетах и подобных мелочах. Впрочем, это продолжается недолго, и он вскоре вступает на более широкое поприще. Постоянным упражнением он достигает совершенства в великом искусстве подделывать подписи и готов за известное вознаграждение показать свое искусство в малом или большом размере. Между его родственниками есть нотариус, доверием которого он и спешит воспользоваться. В шкафу этого нотариуса хранится завещание, и Беппо удается подделать в нем подписи в пользу некоего «религиозного общества». Несколько лет спустя подлог был обнаружен, но участия в нем Беппо уже невозможно было доказать. Биограф еще с удивлением или ужасом упоминает, как Беппо однажды подделал какому-то монаху отпускной билет и подписался под руку настоятеля. Отчего же и не сделать этого? Плут должен исполнять все, что от него требуют. Лев никогда не охотится за мышами, но разве он откажется проглотить ее, когда она сама вскочит к нему в пасть?

Таким образом, неутомимый Беппо открыл себе неистощимый рудник, откуда он весьма удобно может добывать средства на целую жизнь. Кроме того, он умеет предсказывать будущее, с помощью фосфора и других фокусничеств вызывать духов. Этим ремеслом, впрочем, он занимается как дилетант, потому что до сих пор еще серьезно не помышлял о профессии мага. И так, совершенствуясь во всех искусствах, живет и благоденствует наш Бальзамо. Несмотря на свою глупую, пошлую физиономию, он хитер, как лиса, изворотлив и гибок, как угорь, и при этом нагл до крайности. Наградите его только долгою жизнью, и он, наверное, достигнет полнейшего совершенства в своей профессии. Кроме наглости Беппо, следует еще упомянуть о другом факте, что он в то время, по его собственным рассказам, участвовал во всех драках, происходивших на улице или в кабаке. Род и способ его занятий подвергал его этим опасностям, и он был слишком молод, чтоб научиться благоразумию. При всей своей толщине, он был наделен холерическим темпераментом – дюжий и здоровый парень, он всегда был готов подраться, когда можно было рассчитывать на победу, защищаясь при этом с яростью, как защищается рассвирепевшая свинья. Кроме того, ему случалось нападать и на «блюстителей правосудия», вырывать из их когтей несчастных жертв, но выражали ли подобные поступки общественный дух или просто собачью преданность – решить трудно. Может быть, и здесь были признаки юмора и «мировой иронии». В заключение мы должны сказать, что его обвиняют – хотя и бездоказательно – еще в «убийстве каноника».

В выговорах и замечаниях со стороны дяди недостатка не было. К этому присоединились еще угрозы и проклятия озлобленных соседей и слезы его бедной матери. Но все это он стряхивал с себя, как стряхивает лев со своей гривы капли росы. Полиция также не упускала его из виду и смотрела на него как на зачинщика всех плутней, осмелившегося, как мы заметили уже выше, оскорблять ее и нарушать ее права. Его нередко арестовывали, приводили в суд, но за недостатком улик и при заступничестве друзей отпускали, сделав ему строгий выговор. Но тем не менее два обстоятельства сделались теперь ясны: первое, что Беппо выпал жребий сделаться на всю жизнь бездельником, а второе, что подобное мелкое, так сказать, местное бездельничество долго продолжаться не может, а примет более широкие размеры. Посаженное дерево не стоит спокойно. Оно должно пройти все фазы своего развития, начиная с желудя до развесистого дуба, который затем будет срублен, пойдет на дрова и наконец превратится в золу. То же самое, хотя и невидимо для близоруких глаз, совершается со всеми поступками и действиями людей и с их судьбой. Беппо, полный жизненных сил, не может существовать в Палермо и довольствоваться живописью и мелкими плутнями, ему следует развиться в совершенного плута, а чтоб не быть здесь повешенным, приходится добывать хлеб в другом месте. Кто будет причиной подобного кризиса и развития, ни один человек не может сказать, хотя большинство людей и было уверено, что почин в этом деле мог бы принадлежать полиции. Между тем случилось иначе: не пламенный меч правосудия, а заржавленный кинжал глуповатого человека заставил Беппо покинуть родину.

Однажды,

как рисует смелая историческая фантазия, прогуливаясь с неким простаком, ювелиром Марано, за городом и проходя с ним мимо ущелья, Беппо со свойственной ему хитростью стал намекать, что здесь должен быть зарыт клад, в чем он удостоверился с помощью волшебного прута или какого-то другого талисмана. Клад этот, по его словам, нетрудно добыть, стоит только пустить в ход науку, немного денег, а главное – хранить это дело в тайне. Простак поддается увещаниям, дает Беппо «60 унций» и видит во время полнолуния, как подымается пламя (благодаря, разумеется, фосфору), дрожит волшебный прут, так что Марано повелительно требует, чтоб клад был вырыт. Наступает ночь, простак, дрожа от страха и восторга, приступает к делу. Обливаясь потом и кряхтя, он усердно работает заступом, меняясь с Беппо, как вдруг раздается пронзительный крик, гремят цепи, и шесть дьяволов бросаются на бедного Марано, избивают его немилосердно, не трогая, впрочем, Беппо, который и привел их сюда, нарядив в козью шкуру и вымазав им лица жженою пробкою.

Марано, несмотря на всю свою глупость, понял, в чем дело, и решился после случившейся катастрофы прибегнуть к помощи кинжала. Беппо, услыхав об этом намерении, начал смотреть другими глазами на свое палермское царство. Царство это показалось ему теперь истощенным, полным всевозможных скорбей и зол, увеличивающихся с каждым днем, – одним словом, близким к падению, недостойным, чтоб из-за него тебя закололи. Сказано – сделано, и Беппо покидает Палермо, чтобы, как увидим впоследствии, пуститься в дальний путь; или, как говорит его биограф, «он убежал из Палермо и прошел весь мир».

II

Прежде нежели приступим ко второму отделу истории Беппо, мы позволим себе несколько философских размышлений.

Бегство Беппо из Палермо, к которому мы теперь пришли, застает нас в европейской истории в эпоху Парижского мира. Старая феодальная Европа, в то время как Беппо пускается странствовать по всему миру, только что покончила одну из своих неистовых драк, или войн, и улеглась, чтоб вздремнуть и позевать, пока пройдут головная боль, синяки, слабость, одним словом – все дурные последствия побоища, потому что драка была довольно продолжительная: она тянулась семь лет. Но не тяжелый сон после опьянения или драки предстоял феодальной Европе, после которого можно было снова напиться и драться, – нет, Европа заснула, чтоб умереть! Ее пробуждение последовало уже не при неистовой драке, но при серьезном восстании демократии, которая затянула свою боевую песнь на дальнем западе, чтобы потом победоносно обойти весь мир и древнюю, мертвую, феодальную Европу (после долгих страданий) возродить для новой, промышленной жизни.

Во время бегства Беппо, как мы уже сказали, Европа была погружена в последний лихорадочный сон перед смертью. Увы, с нами и нашими детьми предстоящих поколений будет еще хуже, если не подумают о том обстоятельстве, что при родильных муках, во всяком случае, присутствует надежда, тогда как при смертных муках всякая надежда исчезает.

Философское размышление, к которому мы хотели перейти, касается родственного нашему предмету громадного развития шарлатанства и бесконечного различия шарлатанов, которые, с нашим Беппо в одно время, в последнюю половину прошлого столетия, наводняли всю Европу. Это был собственно век обманщиков, плутов, энтузиастов, двойников, мечтателей, загадочных личностей, простых и сложных шарлатанов и шарлатанов всяких форм и красок. Какая масса магнетизеров, магиков, каббалистиков, сведенборгианцев, иллюминатов, распятых монахинь и беснующихся проходит перед нашими глазами! К этой группе инквизиционный биограф причисляет еще вампиров, розенкрейцеров, масонов и проч., и действительно, стоит только вспомнить Шрепфера, Калиостро, Казанову, Псальманазара, Грехема, шевалье д’Эона, Сен-Жермена, чтоб восстановить в своем воображении полную картину шарлатанства. Казалось, что все дома умалишенных распахнули свои двери или, скорее, как будто из мрачных недр ада выступило его страшное, безобразное население, чтобы принять участие в неистовой пляске бешеного маскарада. А между тем, если мы хорошенько вдумаемся в этот факт, то придем к убеждению, что он был вполне последователен. Разве не должны были перед европейским миром, в его последнем лихорадочном сне, носиться беспорядочные виденья, вызванные расстроенным воображением. Тихий, едва слышный стон в образе парламентских петиций, волнений по случаю дороговизны, возмущений папистов, атеистических сочинений и проч. вырывается из груди спящего больного, но не избавляет его от адских гостей и сатурналий, этих видений умирающего мозга. Разве в древнем римском мире, испускавшем дух под бременем неправедных дел, чтоб затем при более сильных страданиях возродиться вновь, не было разных чародеев и чудотворцев вроде Аполлония Тианского – пока наконец не явился искупитель!

Но, оставив фигуральный язык, мы должны сознаться, что как гниющие вещества в физическом мире привлекают к себе нечистых тварей, так в нравственном мире социальное падение привлекает к себе шарлатанов. Стоит только взглянуть на это дело глазами логика или политикоэконома. В подобный период социального падения так называемое излишнее народонаселение, т. е. народонаселение, которое во время прежних руководителей индустрии – высших классов, Ricos Hombres¹ аристократии и проч. – не могло найти ни работы, ни вознаграждения, – увеличивается еще числом людей, не принадлежащих ни к какой профессии, тунеядцев и других невыразимых индивидуумов, награжденных прожорливым аппетитом, удовлетворять который нет никаких средств. При этом знаменательно то, что при увеличении народонаселения, самые вожди индустрии превращаются в вождей праздности, вследствие чего излишнее народонаселение управляется все хуже и хуже, потому что ему не указывают «что делать», а на труде-то и основывается всякое правление. Таким образом, свеча зажигается с обоих концов, и число загадочных существ растет с неимоверной быстротой. Каждый живущий, говорят, «должен жить» или хочет во что бы то ни стало жить – задача, которая с каждым днем делается трудной и заставляет прибегать к крайним средствам.