Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Такими беседами с самим собой успокаивает граф свое сердце в те минуты, когда расходится в нем желчь. Впрочем, подобные минуты бывают редки. Граф – человек деятельный, со здоровым желудком, и углубляться в самого себя он не привык. Каждый день приносит ему новую добычу, и нет времени для метафизических размышлений.

А между тем граф прибыл в Страсбург и творит великие чудеса. В 1783 году в Страсбурге совершается его апофеоз, он достигает зенита своей славы и вступает в четвертый акт своей жизненной драмы. Жизнь его проходит здесь в полном блеске, возбуждая зависть и удивление целого мира. Он исцеляет больных бедняков и помогает им из собственного кошелька, ласково принимает верующего богача и грозно и молча посматривает на неверующего, владей он всеми богатствами мира. Чудесные исцеления случались во все времена, но теперь перед нами новое неслыханное чудо: прославленная во всех концах мира особа, «несмотря

на издержки», не занимается игрой или охотой, а посвящает себя лечению больных, просвещению невежественных людей. Смотрите, как среди белого дня он спускается в прокаженную берлогу бедняка и плебея и гордо отказывается от приглашений вельмож. Когда кардинал де Роган, страсбургский архиепископ, пэр Франции, принц крови, желает его видеть, он отвечает: «Если монсеньор болен, то может прийти ко мне, и я исцелю его; если же он здоров, то не нуждается во мне, как не нуждаюсь я в нем».

Между тем небо послало ему несколько учеников, желания и потребности которых он разгадал со свойственным ему тактом. Одним он принялся толковать о медицине, низвержении тиранов и египетских ложах; с другими касался возвышенных предметов, выходящих из сферы обыденной жизни, о посещении его ангелом света и ангелом мрака. Когда ему случалось проходить мимо изображения Спасителя, он безмолвно и грустно останавливался перед ним, как будто в нем восставало тысячелетнее воспоминание. Когда же его спрашивали об этом, он отделывался таинственным молчанием. Действительно ли он вечный жид, известно только одному небу. Одним словом, счастье в Страсбурге не только улыбается, но и смеется ему. Чтоб вполне увенчать его искусство, судьба посылает ему богатого, восторженного и щедрого глупца, и этот глупец не кто иной, как тот же кардинал Людовик де Роган.

Уверенный в его милости, наш шарлатан на улыбку счастья может также отвечать улыбкой.

Приглашаю любопытного читателя взглянуть на него в это время глазами двух очевидцев – аббата Жоржеля, дипломатического фактотума князя Людовика, и геттингенского профессора Мейнерса.

«Когда князь Людовик, – говорит аббат, – наконец был введен в святилище этого эскулапа, то заметил, согласно его собственному рассказу, в физиономии скрытного человека столько достоинства и величия, что проникся благоговейным страхом, и это благоговение подсказывало ему слова, с которыми он обратился к Калиостро. Свидание их, хотя непродолжительное, возбудило в нем страстное желание познакомиться с этим человеком, а лукавый эмпирик так ловко умел говорить и действовать, что приобрел, вовсе не рассчитывая на это, не только полное доверие кардинала, но даже власть над его волей. «Душа ваша, – сказал он однажды князю, – достойна моей, вы заслуживаете того, чтоб я посвятил вас во все мои тайны». Подобное объяснение сильно подействовало на умственные и нравственные способности человека, с давних пор добивавшегося познать тайны алхимии и ботаники.

С этой минуты их отношения сделались доверчивее и откровеннее. Калиостро поселился в Саверне на все то время, когда проживал там кардинал. Их тайные беседы были часты и продолжительны. Я припоминаю, что когда дошли до меня слухи, что барон де Планта (управляющий кардинала) задает в епископском дворце для Калиостро и его мнимой супруги роскошные пиры, на которых токайское льется, как вода, я счел своей обязанностью довести об этом до сведения кардинала. «Знаю, знаю, – отвечал он, – я даже уполномочил его делать эти угощения, если найдет нужным». Наконец он дошел до того, что не имел другой воли, кроме воли Калиостро, и дело в заключение приняло такой оборот, что когда этот «бесстыжий египтянин» вздумал на время покинуть Страсбург и удалиться в Швейцарию, кардинал, узнав об этом, послал своего секретаря провожать его и просить у него предсказать ему будущее. Эти предсказания были сообщены кардиналу секретно, в шифрованном письме».

«Еще до приезда моего в Страсбург, – рассказывает профессор Мейнерс, – я знал положительно, что мне не придется не только говорить с Калиостро, но даже видеться с ним. Я наслышался от многих людей, что он ни под каким видом не принимает здоровых, любопытных путешественников, а с теми, которые, не будучи больны, наконец добивались его аудиенции, он обходился, как со шпионами, самым грубым образом. Но тем не менее и несмотря на то что мне удалось только на одну минуту видеть этого нового бога медицины, когда он промчался мимо меня в карете, мне кажется, что я знаю его лучше многих, проживших целые месяцы в его обществе. Мое неизменное убеждение заключается в том, что граф Калиостро с самого начала был скорее обманщиком, чем сумасбродом, и что до сего времени он остается обманщиком.

Относительно его родины я положительно ничего не узнал. Одни считали его испанцем, другие евреем или итальянцем – и даже аравитянином;

рассказывали также, что он уговорил какого-то азиатского князя отправить своего сына путешествовать по Европе и что будто бы он убил этого юношу и воспользовался всем его богатством. Так как граф плохо изъясняется на всех языках и, вероятно, большую часть жизни провел под вымышленными именами, вдали от своей родины, то весьма возможно, что никогда не могли добиться верного сведения о его происхождении.

При первом своем появлении в Страсбурге он вступил в связь с масонами, но эта связь продолжалась только до тех пор, пока он не почувствовал, что сам, без помощи других, может встать на ноги. Он вскоре вошел в милость претора и кардинала, а через них добился покровительства двора, так что противники его не смели и думать низвергнуть его. С претором и кардиналом он обращался, как с людьми, обязанными ему. Кардинальскими экипажами он пользовался без всякой церемонии, как будто они были его собственные. Он утверждал, что атеистов и богохульников узнает по запаху, а испарения их причиняют ему падучую болезнь, припадки которой он, как ловкий фокусник, может представить, если захочет. Теперь он более не хвалится публично своей властью над духами или каким-либо другим волшебством. Однако я знаю наверняка, что он утверждает, что может вызывать духов и при помощи их исцелять болезни, как убежден я и в том факте, что анатомия человеческого тела, характер его болезней или употребление обыкновенного терапевтического метода ему столько же известны, сколько любому шарлатану.

По достоверным рассказам лиц, долгое время наблюдавших за ним, можно заключить, что он необыкновенно вспыльчивый, горячий и непостоянный человек. Поэтому ему и пришла счастливая мысль, которая едва ли когда-нибудь посещала его во всю жизнь, сделаться недоступным и окружить себя, как каменной стеной, напускной скромностью, так как без этой предосторожности он давно бы попался впросак.

За собственный труд он не принимает ни платы, ни подарков. Если он не желает обидеть лицо, сделавшее ему подарок, то не отказывается от него, но, в свою очередь, также дарит вещь, равную по цене, а иногда и дороже. Он не только не берет ничего со своих пациентов, но на целые месяцы предлагает им свою квартиру и стол, не требуя за это никакого вознаграждения. Но при всем этом бескорыстии он живет роскошно, ведет большую игру, постоянно проигрывает, в особенности дамам, так что по малой мере он проживает в год не менее 20 000 ливров. Таинственность, которой Калиостро окружил источник своих доходов, помимо его щедрости и чудесного лечения, заставляет многих верить, что он божественный, необыкновенный человек, изучивший природу во всех ее таинственных проявлениях и, между прочими тайнами, похитивший у нее тайну делать золото. С грустью и негодованием я должен еще прибавить, что этого человека не только принимали и ласкали великие мира сего, которых, впрочем, спокон века морочили подобные люди, но даже ученые, врачи и естествоиспытатели не стыдились входить с ним в сношения».

О, чудные, великолепные дни, если б вы вечно могли продолжаться! Но каждое светило имеет свой назначенный путь, свою кульминационную точку и затем нередко свой быстрый закат. Кардинал Роган с огненным темпераментом и скудными умственными способностями, человек распутный, человек сомнительной честности, в котором страсть к чудесному приняла громадные размеры, походил на труп кита, выброшенного на берег, которым вздумали полакомиться шакалы. Но к сожалению, один шакал не мог долгое время, с ненарушимым спокойствием, лакомиться им; самка шакала, наделенная острыми зубами, подбегает к нему, глубоко вонзает свои зубы в мясо кита, готового вместе с шакалом сделаться ее добычею. Молоденькая французская модистка, «графиня де Ламотт Валуа», побочный отпрыск Генриха II, обладает, без помощи чудесных напитков, египетского масонства или таинственных бесед с духами, достаточным гением, чтоб принять участие в проектах архишарлатана, добиться золотого результата и затем, пожалуй, хоть разбить тигель. Кардинал Роган отправился в Париж, чтоб под ее руководством увидеть долго невидимую королеву, или даже «призрак» королевы, в Трианонском саду поднять розу, выпавшую из прекрасной псевдокоролевской ручки, и в заключение быстро отправиться к черту, захватив с собою и Калиостро.

Проницательный читатель заметит, что мы пришли теперь к знаменитой истории ожерелья, непроходимой путаницы которой мы, впрочем, коснемся здесь только мимоходом, потому что в следующей статье надеемся познакомиться с нею подробнее. А пока вообразим кардинала еще живым китом. В то время он до такой степени проникся ролью авантюриста, что сообщенные ему в секретном письме предсказания великого кофты не могут удовлетворить его, и последний должен был покинуть свои дела, так удачно начатые в Неаполе, Бордо и Лионе, чтоб спешить в Париж.