Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Но тем не менее путем анализа и сравнения и здесь разоблачаются светлые стороны, на которые можно опереться и которые поддаются исследованию. Они в некотором роде освещают то, что до сих пор было покрыто мраком, так что предмет хотя и окружен туманом, но его можно уже разглядеть. Да разве в этой неясности и неопределенности и не заключается известная степень преимущества и даже поэтического обаяния?
Многое, что оскорбляло бы глаз, теперь благоразумно держится в тени. И здесь судьба позаботилась о своем любимце. Нимб изумления, таинственности и неизвестности, окружающий еще до сих пор шарлатана из шарлатанов, весьма понятен и даже последователен, потому что, благодаря природе и искусству, это было его необходимой принадлежностью и обстановкой. Как прежде в жизни, так теперь в истории, проходит он перед нами, окутанный каким-то вихрем дыма, иногда освещаемым пламенем славы, которое опять сливается с преобладающим мраком, и все его действия и поступки принимают неясный образ.
«Строгая точность в исследовании, смелая фантазия
Итак, знай, любезный читатель, что в 1743 году в городе Палермо, в Сицилии, семейство синьора Пьетро Бальзамо, мелочного торговца, было обрадовано рождением мальчика. Подобные события теперь сделались так часты, что, несмотря на весь их чудесный характер, они нисколько не возбуждают удивления. Старик Бальзамо на время отложил в сторону свой аршин и фальшивые весы, но все-таки встретил событие с полнейшим равнодушием. О пирушках, сплетнях и других торжественных церемониях, устраиваемых, согласно обычаю страны, в честь новорожденного, не осталось ни малейшей легенды, и мы только упомянем, что новый пришелец в мир после нескольких дней превратился из язычника в христианина или, как мы обыкновенно привыкли говорить, был окрещен и назван Джузеппе. Смелое воображение может его представить толстым, круглым, краснощеким мальчиком, весившим 9 фунтов, и если на это нет прямых доказательств, то можно удовлетвориться догадками и предположениями.
О периоде, когда его пеленали, когда у него прорезывались зубы и он кричал благим матом, история умалчивает, как умалчивают сицилийские летописи о той эпохе, когда он впервые натянул на себя панталоны. То самое большое «крыло фантазии», о котором мы упоминали, влечет его тем не менее из родного переулка на соседнюю улицу Казаро. Здесь упражняется он с некоторыми, теперь уже забытыми, своими современниками в играх разного рода, глазеет на проезжающие экипажи, драку собак, уличных музыкантов и т. п., при этом высматривая, нельзя ли поживиться чем-нибудь съестным. Иногда он с научным усердием копается в водосточных желобах или, как маленький строитель, лепит из глины красивые пирожки. Так плавает он около берегов жизни, отыскивая удобного места, чтоб твердою ногою ступить на землю.
Вместе с употреблением языка в нем пробуждаются и первые признаки притворства и скрытности. Джузеппе, или Беппо, как начали его теперь называть, мог говорить правду, но только тогда, когда видел в том свою выгоду. Голоден он бывал, вероятно, нередко, хорошее пищеварение и скудная кладовая в родительском доме – два обстоятельства, так часто встречающиеся вместе в этом мире – заставляли его прибегать к изобретениям. Что же касается до так называемой морали и понятия о праве и неправде, то по всему видно, что подобное понятие – печальный плод человеческого грехопадения – было ему совершенно чуждо. Если когда-нибудь его слуха и касались слова заповеди «не укради», то он не верил им, а вследствие этого и не исполнял их.
Хотя он был живого и раздражительного характера и готов был вступить в драку, когда представлялась надежда на победу, но все-таки не обладал воинственным духом и вместо силы обыкновенно прибегал к хитрости. Может быть, он бы и жил в мире со всеми, если б нужда не заставляла его брать многое с боя. Но из всех его способностей в нем особенно развилось бесстыдство, важнейшее качество людей, рожденных для плутовства. Таким образом, маленький, коренастый Беппо, всюду шныряющий, участвующий во всевозможных проказах, приобретает некоторую репутацию. Соседние хозяйки, у которых он крадет жареные сосиски и бьет детей, называют его Верро Maldetto и пророчат ему смерть на виселице.
Мы уже прежде сказали, что кладовая родительского дома находилась в довольно скудном состоянии. Надежды семейства Беппо мало-помалу исчезали, потому что старик Бальзамо в это время пустился в путешествие, из которого никто не возвращается. Бедняга! Ему не удалось увидеть будущего величия своего Беппо, да он и не предчувствовал, что произвел на свет подобное чудо. Кто вообще из нас, при всех своих расчетах, может угадать, пользу или вред принесет ему самый незначительный поступок в жизни? Семя бросается на пашню времени, и оно растет здесь, чтоб на веки веков дать добрый или вредный плод.
Между тем Беппо поглядывал угрюмо, надувал свои толстые губы в то время, когда мать плакала, ел, по возможности, сладко и жирно и предоставлял делу идти своим порядком. Бедная вдова, носившая крайне несоответствующее имя Феличита, поддерживая свое существование средствами, известными только бедным и покинутым людям, не могла равнодушно смотреть на своего нахального и прожорливого Беппо, чтоб не спросить его: решится ли он наконец посвятить себя какому-нибудь ремеслу? Дядя с материнской стороны, имевший деньги, – у него, как видно, были дяди не без влияния, – отдал его в семинарию святого Роха, чтоб он получил там хоть малейший лоск учености, но Беппо показалось в этой сфере не совсем удобно. Он несколько раз убегал из семинарии, за что его нещадно секли и тиранили, пока наконец, усвоив себе кой-какие скудные знания, снова не очутился на улице. Вдова, а за ней и дядя, снова пристают
Взгляните, как благодаря заботам дяди этот толстый, нахальный тринадцатилетний мальчик едет вместе с почтенным генералом ордена Милосердных Братьев в соседний монастырь Картеджироне, чтоб вступить туда послушником. Он надевает рясу, отдается под надзор монастырского аптекаря, на реторты и тигли которого он с изумлением посматривает. Было ли это дело случая, что он неожиданно превратился в аптекарского помощника, был ли это его собственный выбор или игра судьбы? Но эта монастырская лаборатория, без его ведома, указала ему путь в жизни, вдохнула в него энергию – импульс, необходимый для каждого гения, даже для гения плута. Он сам сознается, что изучил здесь некоторые начала химии и медицины. И это весьма понятно, потому что здесь находились новые химические книги, старинные сочинения алхимиков, совершались дестилляции и сублимации, происходили устные и письменные препирательства относительно делания золота, выкапывания кладов, волшебных прутьев и т. п. Да, кроме того, разве у него не было кислот и лейденских банок под рукою?
Первые начала медико-химического волшебства, которым можно заниматься с помощью фосфора, Aqua tofana, ипекакуаны, настоя из шпанских мушек, были усвоены; их было достаточно, чтобы, когда наступит час, снабдить необходимыми средствами всякого неумелого шарлатана, а не только шарлатана из шарлатанов. Здесь, в этой мало обещавшей обстановке, были положены начатки того изумительного искусства и громкой славы великого кофты, которая впоследствии облетела весь мир.
Но эта обстановка, как мы заметили, немного обещала. Беппо, обладая разнообразным аппетитом и способностью есть, достиг, возможно, лучшего положения, но вскоре оказалось, что это положение не оправдало его ожиданий. К своему удивлению, он заметил, что сам находится здесь в «мире условий» и если желает наслаждаться и удовлетворять свою вышеупомянутую способность, то должен прежде трудиться и терпеть. Он постоянно советуется с самим собою и не раз затронутый вопрос: «Нельзя ли всего этого достичь более легким способом, именно воровством» – снова шевелится в нем. Воровство, под которым, говоря вообще, следует понимать все искусство плутовства, так как что такое ложь, если не кража моего доверия, – воровство, повторяем мы, собственно составляет северо-западный проезд к наслаждению, потому что в то время, как обыкновенный мореплаватель с трудом объезжает жаркие береговые страны, чтоб достичь того или другого мыса «доброй надежды», ловкий вор – Парри, благодаря саням, запряженным собаками, успеет уже побывать там и воротиться. Несчастие заключается только в том, что на воровство нужен талант, а кораблекрушение на этом северо-западном пути еще ужаснее, нежели на каком-либо другом. Мы знаем, что Беппо «часто наказывали», – грустное испытание гения, потому что каждый гений, уже по своей природе, непременно нарушает спокойствие и комфорт всякого человека, а воровской гений делает это гораздо чаще. Читатель может себе представить, что вытерпела чувствительная кожа Беппо от власяницы и плети во время, когда его душу укрощали всенощным бдением и постами. Ни один глаз не глядит на него ласково, и всюду его гению представляются самые грубые препятствия. Впрочем, качество гения и заключается в том, что он развивается наперекор препятствиям и даже благодаря им, как пролагает себе путь зерно сквозь твердую почву и питается той же почвой, в которую его хотели схоронить.
Беппо, развиваясь физически и приобретая характер, борется с препятствиями и ни в каком случае не падает духом. На наказание, которым его подвергают, он может смотреть с некоторым гениальным презрением. За монастырскими стенами лежит Палермо, целый мир, но и здесь живет он, хотя и хуже, чем бы желал, и чувствует, что мир для него устрица, которую придется ему когда-нибудь открыть. Мы находим даже, что в мальчике развились первые проблески озлобленного юмора – верный признак, как говорят, великого характера. Например, полюбуйтесь, как он ведет себя при одном обстоятельстве, мучительном для его огненного темперамента. В то время как монахи сидят за трапезой, неукротимый и прожорливый Беппо не имеет права не только обедать с ними, но даже подбирать крохи со стола. Он обязан стоя читать им жития святых. Смелый юноша покоряется неизбежному, читает скучное житие, но читает не то, что напечатано, а что подсказывает ему его собственный живой мозг: вместо имен святых, которые ему безразличны, он произносит имена известных «палермских блудниц», которые начинают уже интересовать его. Какая «глубокая, мировая ирония», как говорят немцы, заключается здесь! Взбешенные монахи, разумеется, бросают его на пол, угощают плетью, но к чему это приводит? Это доказывает только, что он перерос монастырскую дисциплину и сбросил ее с себя, как сбрасывает личинка кожу, чтоб превратиться в бабочку.