Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Ради хронологической верности я должен заметить, что чрез несколько дней после приезда Рогана в Саверн девица (или даже с недавних пор баронесса) Ге д’Олива начала не заставать дома графиню де Ламотт в ее парижском отеле или на ее прелестной шаронской даче. И более не ходила вместе с нею, Вильетом и другими приятными гостями смотреть «Свадьбу Фигаро» Бомарше, выдержавшую уже сто представлений.
Глава X За кулисами
«Королева?» – Добрейший читатель, ты, вероятно, не кардинал де Роган, чтоб принимать сцену за действительность! – Но кто же была эта девица д’Олива? Не лучше ли нам прежде взглянуть, как увеличиваются труды нашего драматурга-графини. Я вижу новых актеров на сцене; ни один из них не должен знать, что делает другой, или по крайней мере не знать хорошенько, что он сам делает. Разве не могут, например, граф де Ламотт
Девица д’Олива? Она парижанка, 23 лет, высокая и красивая блондинка19, пострадавшая немало от несправедливых опекунов и злого света.
«В июне 1874 года, – говорит эта девица в своей автобиографии, – я занимала маленькую комнату на улице дю Жур, в квартале Св. Евстахия. Так как от меня был недалек Палерояльский сад, то я имела обыкновение гулять в нем». – Если говорить правду, прибавим мы, то «я была несчастная парижанка с ограниченным знакомством, а вследствие этого мне необходимо было ходить на рынок, где был спрос на наш товар». – «Я часто проводила здесь три или четыре часа после обеда с моей знакомой и четырехлетним ребенком, которого я очень любила и которого мне поручали его родители. Нередко я приходила сюда с ним одна, когда у меня не было другого общества.
В один из июльских вечеров я была в Пале-Рояле; все мое общество в это время состояло из означенного мальчика. Высокий молодой мужчина, гуляя один, проходил несколько раз мимо меня, – прежде я его никогда не видела. Он взглянул пристально на меня, затем я заметила, что, проходя милю, он замедлял шаги, чтоб лучше рассмотреть меня. В двух или трех шагах от меня стоял свободный стул, на который он сел.
До этой минуты взгляды молодого человека, его прогулка не производили на меня никакого впечатления. Но когда он сел рядом со мною, я не могла не заметить его. Его глаза не переставали оглядывать меня всю. Лицо его сделалось серьезнее, беспокойное любопытство, казалось, волновало его. Он как будто измерял мою фигуру и изучал мою физиономию». – Он находил, что «я (но не проговаривается об этом), как профилем, так и фигурою, настоящая belle courtisane, что замечает даже и аббат Жоржель».
Теперь время назвать этого человека: это был Ламотт, называвший себя графом де Ламоттом. – Кто сомневается в том? – Он хвалит мои «слабые прелести», изъявляет желание «посещать меня». Я, как одинокая девушка, не знаю, что сказать, и считаю за лучшее удалиться. – Тщетная предосторожность! – Я внезапно вижу его у себя в комнате!»
При своем «девятом визите» (он был все время учтив донельзя), подсказываем мы ей, – «он сообщил мне, что желает привести ко мне одну придворную даму, при посредстве которой я могу оказать небольшую услугу ее величеству, за которую награда будет беспримерная». В сумерки послышался шелест шелкового платья, и входит драматург, известный под именем графини де Ламотт. Таким образом, чересчур любопытный читатель, себе в наказание, увидел теперь изнанку этого великолепного транспаранта и нашел только сальные огарки и зловонный чад погасшей светильни!
Девица Ге д’Олива может по-прежнему стоять
Глава ХI Ожерелье продано
Осень, с ее завывающим ветром и в наряде из опавших красных листьев, приглашает придворных насладиться природою. Все дела остановились. Графиня де Ламотт, пользуясь затишьем, когда даже сам Бёмер запер на ключ свое ожерелье и надежды, может ехать с мужем и Вильетом в свой родной Бар-сюр-Об и там, в силу милости королевы, показывать завистникам, что королевский отпрыск снова привился, отчего лица их делаются еще желтее. Блестящий экипаж с гербами Валуа, элегантная квартира, нарядная прислуга упрочивают за ними самый лучший прием во всех домах. Даже сам герцог де Пентьевр (тесть Egalite) приветствует нашу Ламотт с утонченной вежливостью, характеризующею его высокое положение и старую школу.
Великий драматург между тем опустил свой занавес и только двумя или тремя письмами в Саверн и поездкой туда поддерживает, во время антракта, инструментальную музыку. Он нуждается в отдыхе, чтоб собраться с силами, потому что последний акт и великая катастрофа близки. Обе господствующие идеи кардинала и ювелира, положительная и отрицательная, почуяли друг друга; подогреваемые теперь новыми надеждами, они, подобно двум пламеням, протягивают длинные огненные языки, чтоб соединиться и слиться воедино.
Бёмер предлагает свои услуги, как предлагал он их четыре года тому назад. Графиня не хочет и слышать о «нелепом подарке», да вообще не желает принимать никакого участия во всей этой глупой истории ожерелья. Это она дала понять ему, как человеку докучливому, весьма откровенно и не без жесткости. Но тем не менее благодаря смелым предположениям и необыкновенному случаю хитрый ювелир понял, что главное лицо в этом деле монсеньор де Роган. Итак, графиню не следует более беспокоить. Покойся здесь с надеждою, дьявольское ожерелье, а ты, монсеньор, поспеши приехать.
Ни один человек в мире не успел бы так скоро приехать, как монсеньор, если б он только смел это сделать. Но золоченый автограф не приглашает его, не позволяет ему ехать, – все автографы, полученные им, отрицающего, отсрочивающего содержания. Придворные интриги, постоянные интриги! Если б дело не шло о каком-нибудь ожерелье или другой прихоти, кто знает, может быть, его никогда бы и не пригласили (так непостоянны женщины), а забыли и заставили гнить здесь, как эту розу в попурри? Наша благодетельница-графиня так осторожна в этом деле, подобной осторожности мы еще никогда не видали в ней. Тем не менее, при помощи ловких перекрестных вопросов, ему по крайней мере удалось узнать, в каком положении находится дело. Королеве хочется иметь ожерелье – разве женщине в подобном случае нельзя добиться успеха? Королева может заплатить за него, только в сроки, но этот скупой муж… Одним словом, ей не хочется принять прямого участия в этом деле.
Поэтому не найдется ли смертный, который в этом деле действовал бы за нее, – вот в чем вопрос? И если найдется, то это не кто иной, как монсеньор. Наша графиня рискнула издалека намекнуть на монсеньора, но сомневается в его скромности относительно денежных дел. В скромности? – А я в розовой аллее? – Не кипятись, кардинал. Доверие рождается из опыта, твой час близок.
Между тем Ламотты оставили свои визитные карточки во всех респектабельных домах Бар-сюр-Оба, и наш драматург снова очутился в Париже за кулисами. – Что за причина, монсеньор, что она так осторожна с тобой и заставляет тебя страдать и никнуть головой, подобно плакучей иве, в этом скучном Саверне, томиться в розовой аллее, подогревая только ответами, что твой час близок? – Небо и земля! Наконец, в последних числах января, этот час настал. Взгляни на этот золоченый автограф, в нем написано: «Приезжайте в Париж по случаю маленького, деликатного дела, которое вам объяснит наша графиня» – и которое я уже знаю! В Париж! Лошадей, ямщиков, лакеев! – Итак, закутанный в шубу, убаюкиваемый сладкими грезами, катит наш воскресший кардинал по обледеневшим дорогам.
Графиня, да разве созрел волшебный алмазный плод? Разве ты дала ему легкий толчок, предвещающий великое счастье? «Кто это видел»? – может она спросить, в свою очередь. Поэтому читателю остается еще взглянуть на три сценических представления нашего великого драматурга и затем на четвертое и последнее, принадлежащее уже другому автору.
Нам, рассуждающим о том, как часто истинная, движущая сила в человеческих делах работает невидимо, не покажется чудом, что в январе 1785 года наша графиня, так редко попадающаяся в это время на глаза обыкновенного историка, более всего проявляет свою деятельность, в особенности во второй половине месяца.