Герои Таганрога
Шрифт:
— На «Гидропрессе» слесарничает... Коммунист.
— У немцев регистрировался?
— Нет.
— Значит, настоящий... Я, наверно, и сам его знаю. Я там со многими знаком. — Кондаков продолжал старательно подправлять кривые буквы. — Фамилия-то его как?
— Афонов Василий, — проговорил Федор и сразу же спохватился, что сболтнул лишнее.
Но Кондаков будто не слышал его слов и продолжал водить кисточкой по кумачовому полотнищу.
В этот день он задержался у Перцевых дольше обычного. Смеялся, шутил, ругал немцев, а перед уходом попросил Федора познакомить его с Афоновым.
Но через несколько дней он решил не ждать этой встречи. Уж очень заманчиво было получить деньги за незарегистрированного коммуниста.
Сразу же после первомайского праздника Кондаков донес в СД-6 и на Перцева, и на Василия Афонова.
В русскую вспомогательную полицию он давно не ходил, потому что был обижен на Стоянова. Пообещав орден за выдачу Костикова, начальник полиции не сдержал своего слова. Больше того, он не заплатил Кондакову за других комсомольцев, которых удалось задержать по найденным у Костикова клятвам. «Черт с ним, с орденом, — в конце концов решил Кондаков. — А денег жаль... Ведь по моему следу на всех вышли».
И он порвал отношения со Стояновым, но исправно сотрудничал с шефом зондеркоманды СД-6. Гауптштурмфюрер Миллер, а впоследствии и штурмбаннфюрер Биберштейн всегда аккуратно выплачивали деньги. И хотя они были фальшивыми, Кондаков охотно брал их, так как не знал об этом.
Затея с лозунгами не удалась. В ночь на Первое мая гитлеровцы усилили охрану промышленных предприятий города. И утром на крыше управления кожзавода полоскался по ветру обрывок красного ситца — все, что осталось от лозунга, который поспешили содрать охранники.
Василий огорчился. Ни погожий, солнечный день, ни передача из Москвы, которую он слушал накануне, не радовали его. Он послал Андрея Афонова предупредить членов подпольного штаба, чтоб завтра, 2 мая, к трем часам дня все собрались у него. Лишь когда высоко в небе появилась большая группа советских бомбардировщиков и бомбы посыпались на немецкие батареи, стоявшие на берегу залива, Василий несколько успокоился. И уж совсем повеселел, увидев, как два «мессершмитта», объятые пламенем, рухнули в море.
Правда, один советский истребитель был тоже подбит. Оставляя в воздухе дымный след, он со снижением уходил в сторону Ростова. Но вот от самолета отделилась маленькая точка, и мигом распахнулся белый купол парашюта. Восточный ветер нес летчика на окраину Таганрога.
В тот же день Василию доложили, что командир эскадрильи 620-го истребительного полка капитан Попов с перебитой рукой доставлен немцами в госпиталь военнопленных.
— Молодец! Замечательно дрался. Таких в первую очередь выручать надо... Постой-ка, постой-ка, Костя. Какой ты назвал истребительный полк?
— Шестьсот двадцатый.
Василий вспомнил, что еще вчера в разговоре с летчиком Маниным он слышал номер этой же части. Манин рассказывал, что служил в 620-м истребительном полку. Это натолкнуло Василия на новую мысль.
— Вот что, Костя! — обратился он к брату. — Свяжись немедленно с Вайсом и передай: пусть сходит в госпиталь и выяснит у Попова, знает ли он капитана Манина. Это очень важно.
Когда Константин ушел, Василий задумался: «Если Манин действительно летчик, он не может быть провокатором». К летчикам Афонов относился с особым доверием. Читая в газетах о подвигах Чкалова, Громова, Водопьянова, Василий втайне завидовал им. Летчики стали для него символом стойкости и преданности Родине. Это мнение укрепил в нем и случай с двумя советскими летчиками на Таганрогском аэродроме.
Под вечер Сергей Вайс сообщил Василию, что виделся с капитаном Поповым.
— Ну и что он сказал?
— Манина знает хорошо. Он тоже командовал эскадрильей в этом полку. Был сбит в конце января в районе станции Пролетарская.
— Значит, все правильно. Не он выдал Сахниашвили... В каком состоянии этот Попов?
— Осколок у него из руки вытащили. Ранение легкое. Температурит немного, но ходит. Сармакешьян ему операцию делал. Говорит, через несколько дней можно выписывать.
— Вот и занимайтесь им. Да подумайте, где его спрятать после побега.
— Может быть, тоже к Глущенко отвести? Пусть там и ждут вместе с Маниным, пока мы переправу организуем.
— Я не возражаю. Только предупреди рыбака.
— Об этом не беспокойтесь. Все будет в полном порядке...
— Какой же, к черту, порядок, когда вы с Пазоном самовольничаете? Думаешь, я не знаю, кто спалил сегодня два грузовика на улице?
Сергей виновато опустил голову, но через мгновение смело глянул в глаза Василию.
— Вы извините. Уж очень удобно они стояли. И вокруг ни одного солдата. Надо же чем-то первомайский праздник отметить!
— Надо, только не время сейчас. Ваши выстрелы такой переполох подняли в городе, что дай бог сухими из воды выбраться. Было же указание не рисковать людьми из-за мелочей накануне решающей битвы. Вот завтра на собрании штаба и поговорим по этому поводу... Что с Мусиковым выяснили?
— Наблюдаем пока и за ним и за Раневской. К ней в дом заглядывают некоторые военнопленные, которых немцы еще в сорок первом выпустили. Через одного удалось узнать, что она их почти в открытую призывает бороться с германской армией. Может, провоцирует, а может, и впрямь патриотка. А Мусиков задание выполнил?
— Он вчера Тарарину сказал, что сегодня или завтра этим займется.
— Вот и хорошо. Ребята с утра до ночи глаз с него не спускают.
На другой день у Афонова собрались руководители подпольных групп и боевых дружин. Многим досталось и за неумелое выполнение боевых заданий, и за самовольные действия. В самый разгар гневной речи руководителя таганрогских подпольщиков небо содрогнулось от гула и грохота, задребезжали стекла.
В голубом небе среди множества зенитных разрывов плыла огромная группа советских бомбардировщиков. Они пролетели в сторону Мариуполя, туда, где носилось по степи отдаленное эхо артиллерийской стрельбы.