Гезат

Чернобровкин Александр Васильевич

Первым голоса со стороны реки услышал Дуфф. Он остановился и молча показал рукой в ту сторону. Мы тоже остановились и прислушались. Переговаривались не менее трех человек. Голоса были радостные. Я подумал, что там кто-то купается.

— Рыбу ловят бреднем, — сказал Кон, который понимал гельветский язык.

Рыбаков было трое: двое голых тянули мелкоячеистый бредень длиной метров пять, а по берегу с их одеждой под мышкой и прижатой к другому боку корзиной, заполненной наполовину рыбой и раками, шел одетый в желтовато-белую льняную рубаху и короткие шерстяные темно-серые штаны, на кожаном ремне которого висел только длинный нож. Видимо, не ожидают нападения, потому что лагерь где-то рядом. Вот голые завернули к берегу и вытянули на сушу

сеть с мотней, заполненной рыбой и раками. С радостными криками все трое начали перекладывать крупную добычу в корзину, а мелочь выбрасывать в реку. Наше появление, скорее, удивило их, чем испугало. Только когда поняли, что мы не мирные эдуи, малехо приуныли.

— Где ваш лагерь? — спросил я, а Кон перевел.

— Там, — показал одетый пленник вверх по течению, — переправляются через реку.

— Много уже переправилось? — спросил я.

— Много. Сегодня должны закончить переправу тугены, а завтра начнем мы. Нам по жребию выпало переправляться последними, — рассказал он.

Язык был похож на иллирийский с добавлением кельтских и германских слов. Видимо, черти занесли одно из иллирийских племен на территорию будущей Швейцарии, где оно слилось с местным населением и образовало новый этнос.

— Из какого ты пага? — поинтересовался я.

Гельветы делятся на четыре пага, как они называют свои племена.

— Тигурин, — ответил одетый пленник.

Надо же, это именно от его предков я удирал ночью по Гаронне, а теперь вот захватил на Араре потомков!

— Пусть оденутся, после чего свяжите им руки за спиной и накиньте на шею петлю, — приказал я своим соратникам. — Отведем к римлянам. Уверен, что за этих пленников нам хорошо заплатят.

Вместе с Дуффом мы отправились по берегу реки вверх по течению, чтобы проверить слова тигурина. Он не соврал. Метров через пятьсот река поворачивала почти под прямым углом и становилась уже. Здесь и была паромная переправа, а не брод или мост, как я предполагал. Небольшой паром, на котором помещалась всего две арбы без волов, скользил по канату от одного берега к другому. Людей перевозили на нескольких небольших лодках-плоскодонках. Волы и лошади переплывали реку сами. Скорее всего, так же переправились и бараны, большая отара которых паслась на противоположном берегу. Судя по следам, раньше на нашем берегу был большой лагерь. Сейчас он стал меньше раза в три или четыре. На противоположном берегу тоже было мало народу. Видимо, переправившиеся в предыдущие дни пошли дальше, где было, чем поживиться.

Назад мы ехали еще медленнее, потому что приходилось приноравливаться к скорости пеших пленников. Сзади, отставая метров на сто, ехали Дуфф и Кон. Им была поставлена задача слушать внимательно, чтобы вовремя засечь посланника Думнорикса, если тот будет возвращаться и нагонит нас. Иначе мы не доведем пленных до римского каструма, сгинем вместе с ними от рук эдуев-предателей. То ли этот отряд остался ночевать у гельветов, то ли проскакал раньше, когда мы были на берегу реки, но мы с ним не встретились.

Лагерь эдуев обогнули по дуге большого круга, и к огромному каструму, вмещавшему седьмой, восьмой и девятый легионы, подъехали сразу после захода солнца. У ворот с внешней стороны стояла когорта легионеров. Первому центуриону было лет пятьдесят. В таком возрасте уходят в отставку или получают почетную должность при легате, хотя, может быть, начал служить уже в зрелом возрасте.

— Пленные гельветы. Уверен, что проконсулу будет интересно поговорить с ними, — сказал я старому вояке.

— Сейчас я доложу дежурному трибуну, — сказал центурион и зашел в каструм.

Ждать нам пришлось минут пятнадцать. Как догадываюсь, центурион доложил трибуну, тот — префекту лагеря, а последний — Гаю Юлию Цезарю, который распорядился привести пленных к нему, после чего приказ дошел до нас по той же цепочке.

Встретил нас проконсул у входа в свой шатер, который был больше тех, что использовали командующие римскими армиями в мою предыдущую эпоху. Как мне рассказал маркитант, «старому развратнику» Гаю Юлию Цезарю сейчас сорок два года. Он высок ростом и крепко сложен, но оброс лишним жирком. Волосы черные, зачесаны вперед, чтобы прикрыть лысину. Лоб высокий, с двумя глубокими горизонтальными морщинами. Уши прижаты к черепу — видимо, в детстве редко шалил и бывал наказан. Нос крупный, пожалуй, самая выдающаяся во всех отношениях часть лица. Рот среднего размера с пухловатыми губами сластолюбца. Брился Гай Юлий Цезарь не позже, чем сегодня утром. В мою предыдущую эпоху знатные римляне брились раз в два-три дня, а бедные — еще реже. Глаза у проконсула темно-карие, с лукавинкой, из-за чего кажется, что проконсул все время шутит. Если добавить к этому удивительную похожесть Гая Юлия Цезаря на русского юмориста Михаила Задорнова, разговаривая с ним, я в каждой реплике искал подковырку или второй смысл, понятный только посвященным. Одет проконсул был в белую тунику с двумя широкими пурпурными полосами и пурпурной бахромой по подолу, подпоясанную тонким кожаным ремешком, затянутым слабо, так сказать, свисающим на яйца, как у дембеля советских времен. На ногах сандалии. Из украшений только массивный золотой перстень с изображением Венеры, вооруженной копьем, на безымянном пальце левой руки.

— Я привел тебе трех пленных гельветов, — доложил я проконсулу и пересказал всё, что услышал от них и увидел своими глазами.

— Ты сам видел их лагерь? — задал вопрос Гай Юлий Цезарь.

— Конечно, — ответил я и добавил: — Ни за что бы ни привел к тебе пленного, не проверив его слова.

— Позовите переводчика, — приказал он своему помощнику, молодому юноше явно из патрицианской семьи, после чего опять повернулся ко мне: — Ты галл?

— По отцу, — ответил я.

— Из какого племени? — продолжил спрашивать проконсул.

— Я — гезат, у меня нет племени, служу тому, кому сочту нужным, — рассказал я.

— Откуда знаешь наш язык? — поинтересовался Гай Юлий Цезарь.

— Отец научил. Он служил на триреме. Гражданство не получил, потому что уволился раньше из-за моей матери. Она гречанка, — сходу сочинил я.

— Говоришь по-гречески? — спросил он на греческом языке.

— Это язык моей матери, впитал его с ее молоком, — ответил я на греческом.

— Гречанки попадаются восхитительные! — припомнив что-то свое, восторженно произнес проконсул. — Не мудрено, что твой отец бросил ради женщины службу!

— К тому времени он накопил достаточно денег, чтобы купить надел неподалеку от Гадеса. Там я и родился, — продолжил я.

— О, у меня самые приятные воспоминания об этом городе! — воскликнул Гай Юлий Цезарь.

— И у города самые приятные воспоминания о тебе! — произнес я наобум.

Если угадал, пойдет в зачет, если ошибся, сойдет за специфичную шутку.

Проконсул засмеялся, будто услышал что-то очень остроумное, а я так и не понял, каким запомнили его гадесцы.

Переводчиком оказался тот самый маркитант, у которого я покупал вино. То-то он так хорошо был осведомлен о личной жизни командующего римской армией. Зная гельветский язык лучше Кона, переводчик затараторил быстро. Вскоре вел разговор с пленными, как со старыми приятелями. Казалось, встретились люди, которые не виделись пару лет, и принялись делиться рассказами о прожитом врозь времени. Само собой, переводчик подтвердил все, что я ранее сказал проконсулу.

— Поведешь нас к лагерю гельветов, — сказал мне Гай Юлий Цезарь тоном, не предусматривающим возражения. — Если все так, как вы рассказываете, будешь награжден.

Что будет со мной, если тигуринов не окажется на месте или римская армия попадет в засаду, угадать было не трудно.

Несмотря на то, что стало уже темно, буцины затрубили команду готовиться к походу. Пока легионеры собрались, пока построились в походную колонну, началась третья стража. Римляне делят ночь на четыре стражи по три часа в каждой. Третья начиналась в полночь.