Вечный Рим, словно кровью, закатом окрашен.Жертвы жаждущий крест угрожающе страшен;Жены плачут, мужи обуяны тоской.Но торжественно старец, без страха и скорби,Светлый символ креста знаменует рукой,С тихим шепотом: — «urbi et orbi». —
«Свод листвы роскошней малахита…»
Свод листвы роскошней малахита,Ярче бронзы светится кора,А трава богаче перевита,Чем узор молельного ковра.Это — храм. В его тиши охранной —Близ Творца творение и тварь:Каждый
странник может невозбранноЗдесь воздвигнуть свой простой алтарь.И, забыв, как праздную тревогу,Вечный спор о Ликах Божества,Своему Неведомому БогуПринести бесстрашные слова.
С немецкого («Угрюмый человек с всегда печальным взором…»)
«Угрюмый человек с всегда печальным взором, —Ромашки в тишине шептали мне, — постой,Бродя, как тень, в тенях, играющих узором,Ты насмерть топчешь нас в ковре травы густой».О, нет, не пощажу. Вам буду мстить всегда я,Чтоб, лживые цветы, страдали вы, как я:По вашим лепесткам о счастьи мне гадая,Беспечно солгала мне милая моя.
На мотив индусской поэзии
Скупо в сердце мне блеск свой усталыйКлонит солнце… вчерашнего дня.И мой пыл — пустоцвет одичалыйПрежних роз, обольщавших меня.Вновь любить, чтоб, не зная забвенья,Лишь страдать, — я уже не могу:Я теперь полюблю для мгновенья,Опалю… обожгусь… и бегу.Ты, последний, мне страстностью встречнойОтвечавший, как эхо средь скал, —Ты мне крикнул: «Не будь бессердечной!»Ах, возлюбленный! Если б ты знал…
«Устав гореть во мраке этом…»
Устав гореть во мраке этом,Душа одной мечтой полна:Угаснув, слиться с Вечным Светом,Чьим блеском некогда онаВ земную жизнь излучена.
«Расстались мы, — не я в том виноват…»
Расстались мы, — не я в том виноват.И до сих пор, осенних дней утеха,В душе звенит серебряный раскатСтоль памятного ласкового смеха.Ты мне чужда, — не я в том виноват.Чрез сумрак лет, погубленных бесплодно,Всё тот же взор, — надежда средь утрат, —Мерцает мне звездою путеводной.Забыла ты… Но я ль в том виноват?Ведь счастьем нищ, среди моих скитаний,Как новый Крез, я сказочно богатСокровищем живых воспоминаний.
«Чем дальше счет веду годам…»
Чем дальше счет веду годам,Тем примиренней дух в невзгоде, —Я миру злобой не воздам…Душа — как солнце на заходе:Благословение природеИ мир жестоким городам.
Октавы
I. «Сказал Халиф, арабов вождь железный…»
Сказал Халиф, арабов вождь железный:«Что в этих свитках, даре многих стран.Не всё ль поведал золотообрезныйСамим Пророком данный нам Коран.Коль то же в них — писанья бесполезны,Когда ж иное — вредны, как обман».И предал гневу огненной стихииКнигохранилище Александрии.
II. «Но письменам стремится человек…»
Но письменам стремится человекБессмертье дать назло судьбам превратным;И на пожар, как эхо, новый векОткликнулся станком книгопечатным,Чтоб рукопись в пыли библиотекНе разрушалась тленом святотатным,Чтоб вновь пришлец в огонь ее не вверг.Так отомстил Омару — Гутенберг.
III. «И он мечтал в тиши над синим Рейном…»
И он мечтал в тиши над синим Рейном,Что доступ всем он в тот откроет мир,Где мысль свою в молчании келейномМудрец чеканит, словно ювелир,Где Красотой в напеве чародейном,Ликуя, бредят струны вещих лирИ где в пылу пророческих наитийТворцы наук провидят путь открытий.
IV. «Прошли века. Истории укор…»
Прошли века. Истории укорКлеймом горит на памяти Омара,И Майнцкий бюргер дорог до сих порМечтателям всего земного шара.До спора ль тут… И всё ж, при виде горНенужных книг в подвале антиквара,Я, злясь, ворчу, что святость книги — мифИ ближе всех был к Истине — Халиф.
«Стихла буря. Мягко лижет…»
Стихла буря. Мягко лижетВал примолкший берег плоскийИ чуть-чуть шуршит прибой.Страсть ушла, но память нижет,Словно бисер, отголоскиМиновавших встреч с тобой.
Напутствие. Из индусской поэзии
Последний миг. Горю в огнеОсвободителя-недуга.Спеши, дитя. Склонись ко мне,Как роза в теплом ветре югаЦелуй, целуй… Вся жизнь — во сне,А в смерти — радость пробуждены:Так пусть, проснувшись, не прервуУтех земного сновиденьяИ не утрачу наявуТвоих лобзаний наслажденья.
«Запутанные жизни мелочами…»
Запутанные жизни мелочами,Средь суетных забот ослепшими очамиНе видим мы в лазоревой далиАрхангелов с грозящими мечами.
«Я ушел от жизненной горячки…»
Я ушел от жизненной горячки,От извечной суеты мирской, —Но в душе не полночь зимней спячки,А плодовой осени покой.Средь людей в миру пустынножитель,Я ему ни недруг, ни судья.Но стоит мечты моей обительВысоко, вне плена бытия.Голубая тишь по поднебесью;И под ней, на зов небес глуха,Плещет жизнь причудливою смесьюКрасоты, безумья и греха.Но, вглядясь в разлив ее горячий,Различаю явственней отсельЯ ее высокие задачиИ ее возвышенную цель.Тайный смысл во всем читаю здесь я —Мудрый смысл, незримый там внизу,И понятна радость поднебесьяНад землей, окутанной в грозу.
«В бурной роскоши яркой вечерней феерии…»
В бурной роскоши яркой вечерней феерииПламя солнца горит у закатной черты —Песня света… предсмертная песня в преддверииНеизбежно грозящей ночной темноты.Мягко тенью лиловой подернуты прерии;Выси гор на снегах отражают зарю…И, дыша тишиной в голубом повечерии,Я молитву заветную Солнцу творю.Но молюсь не костру раскаленной материи,Не светилу, хранящему жизнь вещества,А вселенскому светочу вечной мистерии,Беззакатному Солнцу — в лице Божества.