Гибель дракона
Шрифт:
— Поди, думаешь, земляк, кой черт к тебе Гончаренку носит? Уж не затеял ли старый какого подвоха?.. Н-да... Довел нас японец: друг друга боимся. Чуть горло не грызем. А — смех. Сами с собой воюем, альбо с китайцами... — и вдруг спросил. — Ты чего теперь делать-то думаешь?
Федор Григорьевич развел руками:
— Искать буду... Лизавету...
— Так. У консула-то был?
— Был. Да что он может сделать? У японца — сила.
— Оно так, — согласился Гончаренко. — Однако и против силы есть... хитрость, к примеру. Альбо, обратно,
— Хитрый — трус, — вмешался Ли Чан, снимая уголек с лучины. — Сила — вот хорошо.
— Может, и так, — опять согласился Гончаренко, мельком взглянув на Лм Чана, и снова обернулся к Коврову. — Ты, годок, только духом не падай. Может, найдем средство — поправишься.
— Это как же? — насторожился Федор Григорьевич. Гончаренко неторопливо выбил трубку. Спрятал ее в карман. Посмотрел в окно.
— Человек-то верный? — кивнул он на Ли Чана.
— Верный! — вырвалось у Федора Григорьевича. — Что с ним, что со мной — не скрывайся.
— Тебе видней. Да дело-то такое, что голову могут зараз снять.
— Ты, дядя, не хитри, — Ли Чан встал. — Ван Ю нет — что есть? Зачем моя голова?
— Ну, коли так, слушайте, — Гончаренко наклонился над столом, его тяжелая, почти квадратная, голова с ежиком усов под шишкастым носом совсем заслонила свет. — Дело, можно так сказать, особое. Я давно к вам присматриваюсь. Раньше бы пришел, да тут этот поскребыш зотовский вертелся... не с руки. Чужой он нам.
— Ошибся ты, дядя, — возразил Ли Чан, — и на одном кусту орехи разные. Одного червяк грызет, другой совсем чистый.
Гончаренко кашлянул. Подумал, наморщив лоб.
— Ну, то дело прошедшее. Только я тебе прямо скажу, годок: не будь его, Лизавета цела бы осталась.
— Эх, господи! — Федор Григорьевич махнул рукой. — Ну, что я теперь сделаю? Нешто я враг дочери? Иль я хотел ее погибели?
— Не про тебя речь, — Гончаренко опять посмотрел в окно. — Ладно, об этом на досуге погуторим... А дело у меня такое: нужно скорейше сработать десяток ящиков — два с половиной аршина на аршин и в вышину соответственно.
— Об чем речь! — Федор Григорьевич, ожидавший чего-то необыкновенного, был разочарован. — Лес бы был, а за мной дело не станет.
— Об лесе разговора нет. Только вот ящики-то особенные, — Гончаренко понизил голос. — Надо эдак приспособиться, чтобы дно у них было... двойное. И незаметно чтоб.
— С секретом, значит?
— Ага... с секретом. И незаметно чтоб, — настойчиво повторил Иван Матвеевич.
Федор Григорьевич кивнул, с трудом скрывая небывалое волнение.
— Это дело ясное, — сказал он и взял Ивана Матвеевича за руку. — Ты, однако, скажи, зачем они надобны?
— Для дела, годок, для дела, — улыбнулся Гончаренко да так и ушел, не ответив прямо на вопрос, только предупредил на прощание:
— Только вы уж того... чтоб никто ни гу-гу! Не дай бог япошата пронюхают — пропадет голова ни за грош...
Через неделю были отправлены первые пять ящиков. Гончаренко передал, что заказчики работой довольны, просят еще и поскорей. У Федора Григорьевича появилась в жизни цель.
Вечером в буфете станции Пинфань сидел высокий сухопарый человек, одетый в легкий белый костюм, и, медленно потягивая прохладное пиво, изредка поглядывал в маленький пристанционный садик. Там, небрежно развалившись на скамейке, дремал японец в сером поношенном пиджаке и белых измятых брюках. Вот уже несколько дней, как Гонмо не мог избавиться от беспокойства. В каждом случайном спутнике ему виделся враг, соглядатай. От отчаяния спасала лишь долгая и упорная тренировка в прошлом.
В восемь часов Гонмо расплатился и вышел на улицу. Японец спал улегшись на скамеечке, и мухи копошились у него на лице. За зданием вокзала стояла машина. Гонмо сел за руль и медленно поехал мимо серых фанз с плоскими крышами к темнеющей невдалеке роще. Дорога вилась меж пологих сопок. Гонмо внимательно считал повороты. Шесть! Еще два и... На девятом повороте было пусто. Темнел кустарник. Серый городской воробей насмешливо чирикал, сидя на высоком придорожном камне. Машина пошла еще медленнее. Гонмо пристально вглядывался в кусты.
— Не окажете ли вы мне благодеяние, — послышалось сзади, и Гонмо резко остановил машину, — не подвезете ли по пути...
Невысокий полный японец торопливо открыл дверцу и сел рядом с Гонмо.
— Покорно вас прошу, — пугливо улыбаясь, заметил он, — ускорить нашу прогулку.
Машина пошла быстрее. Незаметно для спутника повернув рычажок звукозаписывающего аппарата, Гонмо приветливо сказал:
— Счастлив вас видеть, дорогой господин Кавасима! — И подумал: «Видимо, придется много заплатить. Действительно — дорогой».
— Я весь внимание, уважаемый господин представитель, — легко произнес по-английски Кавасима, — мне не хотелось бы продолжительное время утомлять вас своим присутствием.
— У меня к вам небольшое поручение.
— Я весь внимание, — японец пристально смотрел на дорогу.
— Нам необходимы некоторые сведения о вашей работе под руководством господина Исии.
— Осмелюсь ли я спросить вас, кому это — «нам», если будет ваше расположение.
— Стране, за которой будущее, — Америке.
Ничто не изменилось в лице Кавасимы. Он только слегка наклонил голову, показывая, что слушает внимательно.
— Ваши коллеги, господин доктор, там, за океаном, просили передать вам искреннее и горячее пожелание счастья, — Гонмо скосил глаза на японца, тот оставался неподвижен. — Не беспокойтесь, наша беседа строго конфиденциальна. Я гарантирую полное сохранение тайны.
— С глубоким прискорбием вынужден просить вас выключить звукозаписывающий аппарат, который, вы, видимо, по рассеянности, так распространенной среди европейцев, нечаянно включили, когда соблаговолили начать нашу беседу.