Гибель гигантов
Шрифт:
— Ну как, мой маленький солдат? — сказал Фиц. — Вырастешь — будешь стрелять немцев?
— Бах! Бах! — сказал Малыш.
Фиц заметил, что у Малыша течет из носа.
— Джонс, у него что, простуда? — резко спросил он.
Нянька испугалась. Она была молодая, совсем девчонка, из Эйбрауэна, правда, окончила специальные курсы.
— Нет, милорд, я уверена, что нет. Ведь сейчас июнь!
— Простуда случается и летом.
— Весь день он чувствовал себя прекрасно. Просто небольшой насморк.
— Да, конечно!
Фиц вынул из внутреннего нагрудного кармана фрака льняной платок и вытер Малышу нос.
— Он не играл с другими детьми?
— Нет, сэр, ни в коем случае!
— А в парке?
— В тех местах, где ходим мы, гуляют только дети из благородных семей. Я очень слежу за этим.
— Надеюсь, что так. Этот ребенок — наследник титула Фицгербертов, а может, и княжеского титула в России. — Фиц поставил Малыша на пол, и тот вернулся к няньке.
Появился Граут, неся на серебряном подносе конверт.
— Милорд, телеграмма! — объявил он. — Адресована графине.
Фиц сделал знак, чтобы Граут подал телеграмму Би. Она нахмурилась — в военное время всем страшно получать телеграммы — и вскрыла конверт. Пробежав глазами по тексту, она горестно вскрикнула.
— Что случилось? — вскочил Фиц.
— Мой брат…
— Он жив?
— Он ранен… — Она зарыдала. — Ему ампутировали руку! Но он выздоравливает. Ах, бедный Андрей…
Фиц взял телеграмму и прочел. Кроме уже сказанного он узнал лишь, что князь Андрей вернулся в свое родовое имение в Тамбовской области. Фиц понадеялся, что князь Андрей действительно выздоравливает. Многие умирали от заражения крови, и ампутация не всегда могла остановить гангрену.
— Ах, дорогая, мне так жаль! — сказал Фиц. Мод и Гермия уже были возле Би, утешая ее. — Здесь сказано: «подробности письмом», — но оно будет идти сюда бог знает сколько!
— Я должна узнать, как он! — всхлипнула Би.
— Я попрошу английского посла навести справки, — сказал Фиц. Даже в век демократии граф все еще пользовался привилегиями.
— Би, может, проводить тебя в твою комнату? — спросила Мод.
Би кивнула и встала.
— А мне лучше все-таки поехать на обед к лорду Сильверману, — сказал Фиц. — Там должен быть Бонар Лоу. — Фиц надеялся когда-нибудь стать министром в правительстве консерваторов и был рад любой возможности перекинуться парой слов с лидером партии. — Но на бал я не останусь, сразу вернусь домой.
Би кивнула и позволила увести себя наверх.
Вошел Граут.
— Милорд, машина подана.
В течение короткой поездки на Белгрейв-сквер Фиц думал о только что полученной новости. У князя Андрея и прежде неважно получалось распоряжаться родовыми землями. А теперь его физическое состояние несомненно станет предлогом уделять делам еще меньше внимания. Имение будет и дальше приходить в упадок. Но Фиц ничего поделать с этим не мог, ведь имение находилось в полутора тысячах миль от Лондона. Он был взволнован и огорчен. До анархии всегда рукой подать, и если аристократия позволяет себе расслабиться, — как князь Андрей, например, — тогда и появляется шанс у революционеров.
Когда Фиц подъехал к особняку Сильвермэна, Бонар Лоу был уже там — как и Персиваль Джонс, член парламента от Эйбрауэна и председатель «Кельтских минералов». В благоприятной обстановке Джонс раздувался, как индюк. И сегодня он просто лопался от гордости, оказавшись в обществе столь выдающихся особ. Он беседовал с лордом Сильвермэном, сунув руки в карманы, через весь его широкий живот из жилетного кармана шла тяжелая золотая цепочка для часов.
Фиц подумал, что на самом деле удивляться нечему Это был политический прием, а Джонс быстро делал карьеру в партии консерваторов. Вне всякого сомнения, он тоже надеялся, если Бонар Лоу станет премьер-министром, оказаться в правительстве. Но все равно Фиц чувствовал себя так, как если бы, приехав на прием в честь открытия охотничьего сезона, встретил среди гостей своего слугу. У него появилось неприятное ощущение, что большевизм уже добрался до Лондона — не в результате революции, а втихую, просто просочился.
За столом Джонс поразил Фица, заявив, что он за то, чтобы дать женщинам право голоса.
— Да почему же, скажите на милость?! — воскликнул Фиц.
— Мы провели опрос председателей и членов окружных ячеек нашей партии, — сказал Джонс, и Фиц заметил, что Бонар Лоу кивает. — За этот законопроект вдвое больше голосов, чем против.
— Среди консерваторов? — недоверчиво переспросил Фиц.
— Да, милорд.
— Но почему?
— Законопроект предлагает дать право голоса лишь женщинам за тридцать, обладающим собственным жильем, или женам обладателей собственного жилья. Большинство рабочих с фабрик и заводов сюда не входят. А все эти ужасные дамы-интеллектуалки, как правило, не замужем и своего дома не имеют.
Фиц опешил. Он-то всегда считал подобные вопросы делом принципа. Но какое значение имели принципы для таких выскочек, как Джонс?
— Я все же не понимаю…
— Среди женщин, что придут голосовать, большинство — средний класс, рассудительные матери семейств, — и Джонс вульгарным жестом простолюдина постучал себя по носу. — Лорд Фицгерберт, это же самая консервативная часть населения в стране! Этот законопроект даст нашей партии шесть миллионов голосов.
— Так значит, вы собираетесь поддержать женское избирательное право?
— Консерваторам нужны эти женщины. К следующим выборам из армии вернутся три миллиона рабочих, и большинство будет не на нашей стороне. Но благодаря голосам женщин у нас сохранится перевес.
— Но ведь это же дело принципа! — воскликнул Фиц, хотя уже чувствовал, что борьба проиграна.
— Принципа? — переспросил Джонс. — Это жизнь. — Он снисходительно улыбнулся, приведя Фица в ярость. — Впрочем, если мне будет позволено так выразиться, вы всегда были идеалистом, милорд.