Гибель «Кречета»
Шрифт:
Ошеломлённый прочитанным, Соколов долго сидел молча. Так вот каким заклятым и страшным врагом оказался случайно встреченный им «таёжный плотник»! Дважды тот пытался лишить Соколова жизни, и оба раза оказывался побеждённым. Прямо чудо какое-то!
Воробьёв вернулся в кабинет. Казалось бы, можно поставить точку; закончить сразу несколько дел – о шпионах-парашютистах, о двух катастрофах и о готовящейся третьей. Но как быть с Соколовым? Разве можно сбросить его со счёта? Конечно, проще всего было сообщить о воскресении лётчика. Так предлагал капитан Сёмушкин, но Воробьёв с ним не согласился.
Старый чекист всем сердцем сочувствовал несчастному лётчику. Он понял, что ему, ещё недавно сильному, умному, удачливому, невозможно вернуться в прежнюю жизнь жалким беспомощным уродом. Ему трудно, ох как трудно, жить в добровольном изгнании. С решением Соколова можно было не соглашаться, но нельзя было не считаться с ним. Как же помочь ему?
Воробьёв верил, что придёт день, и Соколов сам вернётся в большую жизнь. Время покажет, когда и как это случится. А пока по настоянию полковника Соколов начал лечиться в санаторном отделении.
...В палатах было очень чисто и уютно: всюду – на столах, окнах и на полу – стояли цветы. Соколов сразу узнал обстановку санаторного отделения. Он уже однажды отдыхал здесь после аварии на Дальнем Востоке, когда получил сотрясение мозга. Лётная медицинская комиссия отправила его сюда на окончательное исследование. Врачи Должны были установить, можно ли после травмы допустить его к полётам. Любопытное совпадение: его поместили в ту же самую отдельную палату, в которой он когда-то лежал.
С ним долго беседовал главный врач больницы, известный профессор-психиатр Фрол Тимофеевич Стрельников. Он, к счастью, не узнал в нём лётчика, которого раньше лечил.
– Вы должны отдыхать, – сказал профессор. – Читайте весёлые рассказы, плюс – кой-какие процедуры.
Здоровье Соколова шло на поправку. По вечерам он играл в шахматы с другими больными и, к своему удовольствию, легко их обыгрывал. Достойного противника он нашёл в лице лётчика Владимира Михайловича Девяткина.
Во время боёв с белофиннами в двухмоторный бомбардировщик Девяткина угодил зенитный снаряд. Штурмана убило, а лётчика тяжело ранило. Выбраться из кабины с парашютом у него не хватило сил. А тут ещё один мотор вышел из строя. Лётчик, теряя сознание, из последних сил старался на одном моторе перетянуть машину через линию фронта. На высоте в триста метров самолёт пересёк окопы. Навстречу плыл лес. Больше Девяткин ничего не помнил. Очнулся в госпитале.
Начались скитания по врачебным кабинетам. К полётам его так и не допустили. Отдел кадров Военно-воздушных сил назначил Девяткина начальником только что созданной школы авиамехаников. Это его не удовлетворяло, он был молод, стремился летать и чувствовал себя совершенно здоровым. «Никаких заскоков», как он выражался, у него не было. Поэтому он настойчиво добивался, чтобы его признали годным к лётной работе. Комиссия направила его на исследование в ту же больницу, в которой находился Соколов.
Профессор Стрельников, заметив, что больные быстро подружились, поместил их в одну палату.
На вопрос Девяткина, чем он занимался до болезни, Соколов, опустив глаза, ответил:
– Думал когда-то стать преподавателем. Кончил курсы по двигателям внутреннего сгорания. Но обстоятельства сложились не в мою пользу.
– А что будешь делать, когда выпишут отсюда?
– Не знаю.
– Может, пойдёшь работать ко мне в школу – здесь же, в Москве? Смог бы преподавать?
Соколов пожал плечами.
– Диплом есть?
– Был.
Вскоре в больницу приехал Воробьёв. В кабинете главного врача он познакомился с Девяткиным.
– Буду говорить с вами откровенно, – сказал он лётчику, – мне и профессору поручено взять шефство над Петровым. Профессор со своей стороны сделал всё, что от него зависело. Со своей стороны я тоже хочу кое-что сделать для Петрова. Но прежде чем решить, как ему помочь, хочу посоветоваться с вами. Не смогли бы вы взять его к себе в школу? У него нет ничего, кроме паспорта...
Девяткин лишних вопросов не задавал.
– Понимаю, товарищ Воробьёв. Мы с Петровым долго беседовали на эту тему.
– Вот и отлично. И могу вас обрадовать: профессор сказал, через полгода будете летать.
– Спасибо! Это моя мечта, – ответил лётчик.
Друзья увиделись вновь
В школе авиатехников на первых порах не очень дружелюбно встретили нового преподавателя: замкнутого, мрачного, болезненного.
– Шепелявый, косоротый, понять его трудно, – ворчали курсанты, но вскоре привыкли к речи Петрова, а когда убедились, что он справедлив и доброжелателен, стали хорошо к нему относиться.
Соколов работал с увлечением. Наконец-то он нашёл новое место в жизни! Но ему казалось, что он занят ещё очень мало, а хотелось бы работать круглые сутки, чтобы совсем не оставалось времени на печальные раздумья, на тоску о семье. Он очень обрадовался, когда пришла в голову неплохая, как ему казалось, мысль – попробовать шире сочетать теоретическую учёбу курсантов с практической работой. Эту идею поддержал Девяткин. Они добились разрешения организовать при школе мастерские для ремонта авиационных моторов. Разыскали трёх опытных мастеров, добыли недостающее оборудование.
Вообще дела шли неплохо, и об этом Девяткин не раз сообщал Воробьёву.
Соколов-Петров дотемна пропадал то в классах, то в мастерских. Там ему легче дышалось. С преподавателями он встречался редко и был с ними немногословен. Единственное, что Соколов позволял себе после работы, это – шахматы. Без особого труда он стал чемпионом школы авиатехников по шахматам. Второе место завоевал курсант Розенфельд и только третье – занял сам Девяткин.
Петров стал заметной фигурой в школе авиатехников.