Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
Поспешив в гостиную, она шепотом сказала над кушеткой:
— Не волнуйтесь! Я уверена, это только солдаты.
Его голос был настоятельным.
— Я забыл револьвер! Он — под подушкой. Есть время взять его?
Она кинулась к креслу, подняла Аленку и перевернула подушку.
Он был там — браунинг-автомат, тяжелый, холодный и опасный. Она схватила его и побежала обратно в гостиную. Отодвинула кушетку, открыла дверцу, сунула револьвер ему в руки.
— Как удачно! — прошептал он.
Почти одновременно она услышала тяжелый стук в дверь и поспешила в прихожую. Проходя еще
Снаружи стояли два эсэсовца. Они были в форме, в касках, агрессивны, подозрительны. Мрачно посмотрев, они втолкнули ее обратно в квартиру.
— Что вам угодно? — спросила она. И вся дрожа, стараясь выразить негодование, она резко сказала: — Кроме меня и дочери, никого нет!
Они молча прошли через прихожую. Посмотрели на Аленку, которая ответила прямым, непосредственным детским взглядом.
Пока один осматривал кухню и спальню, второй прошел в гостиную. Госпожа Тереза — за ним. Он открыл дверцу маленького стенного шкафа, потыкал внутри своим ружьем, затем пощупал рукой. Обвел глазами кушетку, задержал взгляд на подушках у одного края. Шагнул к ним, посмотрев при этом на госпожу Терезу. С чувством безнадежного ужаса она метнула взгляд на комод в другом углу. Это остановило его на середине шага.
Подозрительно глядя на нее, он повернулся и начал рыться в ящиках комода. Но не нашел ничего для себя интересного. Он снова оглянулся на подушки, и сердце ее похолодело. Он не должен их трогать! Чего бы то ни стоило — он не должен их трогать! Когда он двинулся мимо нее, она как бы попыталась убрать стул с дороги, но каким-то странным образом он оказался как раз на его пути. Он остановился, и в это мгновение в комнату вошел другой солдат.
— Ничего нет, — сказал он. — Пойдем дальше — кончать с остальными. — Эсэсовец в последний раз посмотрел на подушки.
— Ладно, — сказал он.
Она проводила их до двери и заперла за ними. Стояла, прислонившись к двери спиной. На лбу выступили капли пота. У нее потемнело в глазах. По лицу Аленки она видела, что имеет ужасный вид.
Она попыталась улыбнуться, но вышла такая гримаса, как будто мышцы ее лица застыли от холода.
— Все хорошо, доченька, — ласково прошептала она. — Теперь все хорошо.
Она дождалась, когда внизу хлопнула дверь, и грузовики поехали дальше, и лишь после этого выпустила Опалку из шкафа. Потянувшись, он бросил револьвер на кушетку.
Опалка взял обе ее руки в свои.
— Когда все кончится, — сказал он, — если я буду жив, то приеду и подарю тебе золотой ключик. — Погасив свет, они посмотрели сквозь щель в ставнях. Небо начинало светлеть.
Где-то внизу на дереве пела птичка.
Они вернулись в прихожую. Аленка все еще сидела в кресле и потихоньку всхлипывала.
Обыски продолжались всю ночь. Население оккупированной Европы хорошо с ними знакомо. Люди многократно испытали тот мучительный страх и беспокойство, которые их всегда сопровождают. В намеренном и систематическом использовании для обысков и арестов ночного времени, в часы перед рассветом, было более действенное запугивание, чем гул бомбардировщиков над головой. Такой же пронзительный ужас вызывает только стук сапог палача, направляющегося по длинному коридору к камере смертников. В ту ночь звезды над шпилями пражских башен и над невидимой паутиной радиоволн были жесткими и холодными. В ту ночь резкий голос Пражского радио был суров и беспощаден. Кто-то дорого заплатит за это поругание!
Были переданы специальные инструкции для жителей Праги.
Гражданским лицам запрещается выходить из своих домов с 9 часов вечера 27 мая до 6 часов утра 28 мая.
Все публичные бары, кинотеатры, театры и прочие общественные заведения закрываются.
Движение всего общественного транспорта прекращается.
Всякий, застигнутый на улице во время комендантского часа и не остановившийся по требованию, будет застрелен на месте.
Ян проснулся в половине шестого. Он спал, согнувшись в кресле, в квартире Моравец. Тело его затекло и все болело.
Чувствовал он себя по-прежнему крайне подавленным. Рана в груди ныла, забинтованный глаз пульсировал под повязкой. Он посмотрел на холодный серый свет в окне, потом — на свое унылое отражение в зеркале в ванной. Пощупал пальцами свое одутловатое, распухшее лицо. В Праге, просыпающейся в то утро под чистым июньским небом, начинался новый день террора.
Люди включали радио и узнавали о том, что произошло за ночь.
Так они узнали о начале казней. В первых сообщениях по радио назывались имена пятерых человек, не имевших никакого отношения к сопротивлению. Они были казнены за то, что пустили на ночлег незарегистрированных лиц.
Ян прошел в кухню. Тетушка Мария была уже там. В халате и домашних тапочках, она готовила кофе. Никогда прежде он не замечал, что у нее такие седые волосы. Она улыбнулась ему.
Говорила полушепотом, как говорят ранним утром, когда остальные в доме еще спят.
Она спросила, что они в это время делали в Англии.
Он понял, что она думает о своем сыне, который служит в английских ВВС. Интересно, на каком из замаскированных аэродромов они базируются? Сидит ли он на дежурстве в одном из тех домиков вдоль трассы, следя за возвращением черных бомбардировщиков из ночных рейдов? Или спит в продуваемом ветром разборном бараке, а дежурный капрал уже совершает обход и кричит: «Подъем!»
Он пытался рассказать ей о жизни в Англии. Как одни жители в городах считают число жертв воздушных налетов, а другие, глядя на свои разрушенные дома, не знают, что с ними будет дальше. Он рассказал также, что в некоторых частях страны люди вряд ли вообще знают о том, что идет война. Рассказал об одном знакомом ему месте — деревне под названием Айтфильд. Они с Йозефом не раз бывали там в гостях у семьи Эллисон. Их дом стоит на краю деревни — рядом с полем. К нему ведет по огороду длинная дорожка. Из окна комнаты, в которой спали они с Йозефом, видны просторы полей, и как раз в это время утром пятнистые черно-белые коровы начинают мычать, требуя, чтобы их подоили. Теперь все это казалось таким далеким.