Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
Они поговорили еще немного, и затем Ян сказал, что после завтрака он уйдет.
Она с удивлением оглянулась на него, держа кофейник в руке. Но почему? Здесь он — в безопасности. С пораненным лицом его могут узнать.
Он объяснил, почему должен уйти. Немцы немедленно наведут исчерпывающие справки о том велосипеде — это самая верная улика. Каким-то образом они могут связать его с тетушкой Марией. Если они застанут его в ее квартире, у нее не останется никаких надежд. Без него она сможет сказать, что велосипед был утерян или украден. Они могут не поверить, но, по крайней мере, будет какой-то шанс. Он говорил спокойно,
Он сказал ей также, что на три часа дня назначена встреча. После этого с ним должно быть все в порядке. В любом случае, она уже приняла на себя слишком большую долю опасности.
Выходя на улицу, чтобы влиться в тонкие ручейки рабочих, выходящих из своих домов и сливающихся в небольшие группы на трамвайных остановках и у пешеходных переходов, он слышал звуки радио, доносящиеся из разных квартир. Из этих обрывков нетрудно было понять содержание всего объявления.
«В связи с покушением на жизнь рейхспротектора постановляется:
Во всем протекторате Богемии и Моравии для гражданских лиц объявляется режим чрезвычайного положения, который начинает действовать немедленно.
Всякий, укрывающий преступников или оказывающий им содействие, а также имеющий сведения о личности или приметах преступников и не сообщивший их в полицию, будет расстрелян вместе со всей семьей.»
Радио повторяло это объявление каждый час.
Ян шагал в ряду других рабочих. Его спецодежда предполагала, что для того, чтобы не привлекать внимания, надо идти к железнодорожному вокзалу. Он слился с потоком пешеходов, идущих в том направлении.
На вокзале было много народу, стоял шум и гам. Он ходил взад-вперед по залам ожидания, помещениям билетных касс, по возможности стараясь держаться раненой стороной лица к стене. Взял какую-то газету из мусорной корзины, нашел место на лавочке, где люди садились, чтобы съесть свои бутерброды. Он сидел, частично прикрываясь газетой, иногда притворялся спящим, при этом так держал руку, прикрывая раненый глаз, будто подпирает ей голову. Во время обеденного перерыва он вышел и присоединился к бригаде рабочих-железнодорожников, которые, сидя на бревнах, ели хлеб с колбасой. Он старался держаться от них поодаль, чтобы его не узнали, и в то же время достаточно близко, чтобы со стороны казалось, что он с ними.
Ближе к трем часам он так устал от всех этих уверток, что с большим облегчением отправился пешком к дому номер 1837 по Епископской улице. Он дождался, когда на улице никого не было, и нажал на звонок. Молодой работник сопротивления, с которым он был немного знаком, впустил его в дом, и он увидел, что ждет его только дядюшка Гайский. Его глаза за большими очками в роговой оправе выглядели утомленными и покрасневшими. Он устало поздоровался с Яном. Больше никто не пришел.
Все должны оставаться в укрытиях, пока все это не кончится.
Им было практически нечего сказать друг другу. Ян считал, что они загубили все дело. Дядюшка Гайский удивленно посмотрел на него и сказал, что, насколько он слышал, Гейдрих — в критическом состоянии. Если бы его состояние не было тяжелым, то нацисты несомненно хвастались бы в каждой передаче новостей, что покушение не удалось.
Он сказал, что полки эсэсовцев и вермахта окружили и оцепили целые кварталы в районах Либен и Винограды. Они чуть не нашли Опалку, а двум новым парашютистам пришлось почти час провисеть снаружи светового люка.
Этой ночью обязательно будет еще больше обысков. Комендантский час начинается с девяти часов, и всех, кто окажется на улице после этого часа, будут убивать. Ян с горечью спросил, куда ему деваться на ночь.
Дядюшка Гайский посоветовал ему вернуться к Огоунам. Есть одно надежное укрытие прямо в центре Праги. Оно будет готово завтра. Если все будет хорошо, то он снова свяжется с Яном, и можно будет туда перебраться.
Дядюшка Гайский ушел первым, а за ним, через некоторый промежуток времени, вышел Ян. Он вернулся на вокзал. Там, среди толпы, он чувствовал себя в большей безопасности, чем в каком-либо другом месте. Но когда рабочие стали расходиться по домам, он понял, что дольше оставаться здесь становится опасно.
Он ушел с вокзала и стал бродить по улицам, обдумывая со всех сторон идею возвращения к Огоунам. Это казалось неправедным по отношению к ним, но к кому еще он мог обратиться?
Анна приняла бы его, но ее квартира — под наблюдением. Неизвестный, к тому же — мужчина, наверняка привлечет внимание.
Он без необходимости подвергнет ее опасности. В самом деле, больше некуда было идти, кроме как к Огоунам. Куда бы он ни пришел, он будет рисковать жизнью всех, с кем встретится.
Можно было бы воссоединиться с Йозефом — он почти наверняка в доме Фафки с Либославой, но гораздо безопаснее им в данное время оставаться порознь. Тот факт, что нападение произвели два молодых человека, хорошо известен. Поэтому он решил дойти до дома Огоунов и посмотреть, что там делается. Если все тихо, можно будет попытаться. Он дождался темноты и лишь тогда свернул на их улицу. Вокруг не было ни души, все выглядело совершенно нормально.
Он позвонил, как обычно: три коротких звонка и один длинный. Через несколько секунд дверь тихонько открылась. На пороге стоял профессор. По его лицу было видно, как он обеспокоен.
— Входите, — просто сказал он.
Ян прошел в комнату. Госпожа Огоун поднялась с кушетки с перепуганным лицом. Увидев Яна, она прошептала:
— А мы ждем нового обыска… — и замолчала, глядя на мужа и ожидая, что он скажет. Ян стоял посреди комнаты, глядя на них по очереди.
— Они окружили наш квартал прошлой ночью и всюду искали, — тихо сказал профессор. — Приходили сюда. Мы слышали, они будут продолжать обыски.
Ян смотрел на них по очереди. Они очень хорошо к нему относились, и теперь он понимал, что ему не следовало приходить сюда.
— Вы — мое последнее пристанище, — медленно сказал он. — Дальше идти некуда. Но я понимаю…
Установившееся молчание было почти осязаемым. Слова были не важны. Ян понимал, что, если нацисты на мгновение заподозрят этот дом, они убьют всех. На пожилом человеке, стоящем перед ним с усталым лицом, лежало бремя этой ответственности. Ответственности за жену, которую он так любит, и за двух сыновей-спортсменов, которыми он так гордится. Поэтому он должен был решать не только за себя, но и за них.