Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
Он слышал, как треснула выломанная дверь, как один из ворвавшихся открыл огонь из револьвера, но не представлял себе, куда он стреляет. Потом они начали стрелять по ванной — в замочную скважину и сквозь дверную панель. Он почувствовал острую боль в руке и отскочил. Глотая маленькую коричневую капсулу, он видел, как кровь брызнула на пол из его разбитых пальцев.
Когда они на секунду остановились, он крикнул:
— Если вы прекратите стрелять, господа, я выйду.
Больше выстрелов не было. Дядюшка Гайский сумел открыть дверь. Он сделал шаг, и свалился на пол лицом вниз.
Они ругали и пинали его, но дядюшка Гайский не двигался.
Тихий
Сначала — тетушка Мария, теперь — дядюшка Гайский. Тетушка Мария ничего не сказала, и дядюшка Гайский тоже. Жена дядюшки Гайского не знала вообще ни о чем. Муж защитил ее от этого. Они доставили его тело в управление, но даже гестапо не могло вновь оживить его.
Теперь Флейшер, Панвиц и Янтур оказались в непростой ситуации. По телефону была поднята тревога в гестапо в Пардубице, и там бросились производить аресты. Но поймать им удалось пока только молодую и симпатичную госпожу Крупку, выполнявшую роль курьера между Пардубице и Прагой, а также ее мужа. Их на машине сразу доставили в столицу.
Комиссары гестапо хорошо знали, как быстро распространяются сведения об арестах. Из Карела Чурды они вытащили всю информацию, теперь их единственной надеждой был Ата Моравец.
Известия о гибели тетушки Марии и дядюшки Гайского быстро дойдут до подполья. Люди, которых они разыскивают прежде всего, найдут новые убежища.
Надо было заставить Ату Моравеца говорить и сделать это быстро. Время было не на их стороне.
Глава 16
В тот вечер 17 июня Ян встретился с Анной на их обычном месте — на Карловом мосту, и они, взявшись за руки, пошли в направлении Старого Города. Даже дышать теплым летним воздухом, чуть более прохладным теперь, когда спала дневная жара, было для Яна большим облегчением — ведь он всего за десять минут до этого буквально вышел из могилы.
У подножия моста они остановились, глядя на трамвайные пути, уложенные в сером булыжнике и блестящие на солнце.
Электрические провода высоко над головой сверкали, как золотые. На мостовых и в водосточных канавах лежал слой пыли, воздух был неподвижен. Стоял июнь. Макушка лета. По всей Европе на виноградных лозах завязывались гроздья, а генералы, для которых лето было просто периодом, когда танки могут действовать на максимальной скорости, не увязая в грязи, рисовали на картах концентрические круги и репетировали зажигательные речи, с которыми они будут выступать перед войсками.
Трамвайные рельсы у подножия моста перепутывались в такой неразберихе, понять которую могли только водители трамваев.
Некоторые линии вели через мост, другие, подойдя к берегу, убегали куда-то далеко вперед к неведомому трамвайному депо.
Ян говорил с жаром. Были хорошие новости. Завтра они покидают склеп — Анна к этому времени знала, что о том, что они прячутся в церкви, хотя и не знала, в какой именно — потому что послезавтра возвращается из отпуска жена церковного старосты. Все подготовлено для их размещения в Кладно — небольшом городе в восьмидесяти километрах к северо-западу от Праги.
Еще одна новость — и замечательная — поступила через «Либус». Есть надежда в ближайшее время направить самолет на лесную поляну в окрестностях Кладно и вывезти в Англию Яна, Йозефа и Индру. Индра, как руководитель сопротивления, может сообщить Управлению чехословацкой разведки точные сведения о состоянии и нуждах движения сопротивления внутри страны. Ян и Йозеф предположительно возвратятся в армию. Это была самая хорошая и ободряющая новость за последние месяцы.
Поэтому Ян и Анна с легким сердцем прогуливались по узким улочкам Старого Города. Они пришли на Вацлавскую площадь, где сели на трамвай. В свой последний вечер вместе они приехали на квартиру Индры. Пока железные колеса громыхали по стальным рельсам, они впервые с того дня, когда Ян бросил гранату, почувствовали покой. Теперь они снова обрели будущее. Их любовь должна была быстро расцвести и ускорить свои ласки. Весна, лето и осень, должно быть, сжались, периоды взросления и старения слились воедино. Время не шло — оно проносилось с невероятной быстротой. Да, гуляя летними вечерами по набережной Влтавы они могли воображать, что война от них далеко. Бросая камешки с одного из семи изящных мостов, они могли воображать, что их любовь нерушима. Но они всегда знали, что они просто уходят от реальности, закрывая глаза на то, что, если не счастливый случай, то их совместные дни сочтены. И вот этот счастливый случай произошел. Их дух был поднят на такую высоту, о которой они и не мечтали. Теперь они были молоды и влюблены, и только настоящий момент был предметом их забот.
В тот вечер во всей Европе юноши и девушки, глядя на темнеющее небо, чувствовали скоротечность проходящего лета.
Юноши на войне, в грубой, плохо подогнанной форме, разных национальностей, ласкали тяжелые стволы винтовок, смотрели на небо и зевали. Плыли по пустынному морю и зевали. Отощавшие люди в лагерях смотрели на колючую проволоку и зевали.
Зевали и мечтали о влечении и любви, о женщинах, о плодородной земле и о свободе.
Ян и Анна Малинова не зевали — у них не было времени. В их распоряжении было всего несколько драгоценных часов, квартира и обладание друг другом. Во время войны это было все, чего только можно желать.
Их трамвай остановился у поворота к Банку Печека и, немного постояв, с грохотом поехал дальше. У них не было предчувствия опасности. До них не долетали звуки голосов из того зловещего здания. Они не имели ни малейшего представления о том, что всего в нескольких сотнях метров от них Ата Моравец ведет отчаянную борьбу, чтобы удержать свою отвагу и ценою мучений выиграть время.
В ту ночь 17 июня нацисты снова вытащили юного Ату из камеры, с усмешкой заметили ужас, растущий в его глазах, и, вместо удара кулаком в лицо, сунули ему в зубы сигарету и дали прикурить. С тех пор, как четырнадцать часов назад его вытащили из постели, он не спал, не ел, не отдыхал. Продолжались бесконечные допросы, избиения, пытки, но им следовало соблюдать осторожность. Ату надо было сохранить. Его нельзя было уничтожить или довести до бесчувствия. Он должен был заговорить.
И они решили попробовать кое-что новое. Его привели в пустую, ярко освещенную комнату, в которой стоял только стол и два стула — по одному с каждой стороны. На одном стуле уже сидела симпатичная госпожа Крупка, только что доставленная из Пардубице.
Ату усадили на стул напротив и спросили у нее:
— Вы знаете этого человека?
Госпожа Крупка, зрачки глаз которой расширились от ужаса при виде лица Аты в синяках и кровоподтеках, поколебавшись, твердо сказала:
— Нет.
Они обратились к Ате Моравецу: