Гимн крови
Шрифт:
Но мне нравились ее слова.
— Где невозмутимость соприкасается с учтивостью.
Мне они очень понравились, и я знал, что это ее слова. Все, что она сказала, шло от нее, неважно, чему ее научил Квинн. Я мог утверждать это по реакции Квинна.
— И по поводу платья с блестками, — сказала она, сбив меня с этого направления мысли. — Теперь я понимаю.
— Ты понимаешь? — спросил я сдержанно.
— Конечно, — сказала она, пожав плечами. — Общеизвестно, что мужчины восприимчивее женщин к тому, что видят. И почему мы, люди ночи, должны быть исключением?
—
— Ты не хотел и дальше отвлекаться на созерцание всей этой обнаженной кожи и наготы. И ты честно предупредил об этом.
— Мне следовало выразить свои желания с большим тактом и уважением, — произнес я уныло и монотонно. — В следующий раз я постараюсь вести себя галантнее.
— Нет, нет, — сказала она, беспечно тряхнув волосами. — Мы все знаем, что платье было чересчур откровенным, таким оно и должно было быть. Поэтому я и одела его, чтобы появиться на террасе отеля. Оно было намерено соблазнительным. Поэтому, когда я вошла в этот дом, в первую очередь я переоделась во что-то более приличное. Кроме того, ты Создатель. Именно это слово употребил Квинн. Создатель или Мастер. Учитель. И ты имел полное право сказать мне: "Сними это платье", — и я знала, что ты имеешь в виду.
— Но, понимаешь, я заболела в самый сложный период моей жизни. Будучи смертной девочкой, я не знала, что значит носить такие платья. Видишь ли, я не успела стать смертной женщиной.
Ее охватила глубокая печаль.
— Просто я из ребенка сразу превратилась в инвалида, — сказала она. — А потом пришла сила, та степень силы, которую ты мне доверил. И все что я сделала — это набросилась на тебя, потому что я думала… думала, что ты влюблен в Ровен. — Она замолчала с озадаченным видом, отвернулась. — Наверное, я хотела показать тебе… что я тоже женщина в этом платье, — сказала она мечтательно. — Наверное, в этом было дело. Показать тебе, что я такая же женщина, как и она.
Ее слова поразили меня, поразили до глубины души. Души, которой, как предполагалось, у меня не было. Угодившей в ловушку души.
— В этом есть какая-то ирония, правда? — сказала она понизившимся от переполнявших ее эмоций голосом. — Что такое зрелость женщины? Способность быть матерью, способность соблазнять. Способность смириться, что и то и другое осталось позади. Способность… — Она закрыла глаза. Прошептала: — И это платье. Просто воплощение женской силы.
— Так не сопротивляйся же этому больше, — сказал я, впервые смягчив свой голос. — И вот ты назвала вещи своими именами. Ты смогла.
Она это знала. Она посмотрела на меня.
— Упивающаяся своей властью шлюха, — прошептала она. — Вот, как ты меня назвал и был прав. Я была пьяна от собственной силы, у меня кружилась голова, я была…
— О, нет, не надо…
— И мы можем переступать пределы. Мы так благословенны, даже если это темное благословение. Мы волшебные создания. Нам доступны разные чудесные проявления свободы.
— Это моя задача, — сказал я. — Направлять тебя, инструктировать тебя, оставаться с тобой, пока ты не сможешь быть сама по себе. И не терять терпения, как со мной случилось. Я был не прав. Я тоже выступил с позиции силы, как и ты, дитя. Мне следовало быть терпеливее.
Тишина. И эта грусть пройдет. Должна.
— Но ты все-таки любишь Ровен, да? — спросила она. — Ты в самом, в самом деле, любишь ее?
— Запомни то, что я тебе сказал, — произнес я. — Я очень мерзкий тип. Но я могу быть милым.
— О, нет, ты совсем не мерзкий, — сказала с негромким смешком. Ее печальное лицо просветлело от ясной улыбки. — Я просто обожаю тебя.
— О, нет, я — мерзавец, — сказал я. — Но меня полагается обожать. Запомни собственные слова. Я учитель.
— Но почему ты любишь Ровен?
— Мона, не следует слишком давить на это, — сказал Квинн. — Я думаю, теперь мы пришли к соглашению, и Лестат не оставит нас.
— Я и не собирался вас оставлять, — сказал я вполголоса. — Я никого из вас не покину. Но теперь, когда мы собрались вместе, мы можем продвинуться дальше. У меня есть некоторые соображения.
Тишина.
— Да, мы можем продвинуться, — сказала Мона.
— Какие соображения? — с некоторым опасением спросил Квинн.
— Прошлой ночью мы говорили о неких поисках, — сказал я. — Я дал слово. И я намерен его сдержать. Но я хочу прояснить некоторые вещи…. О самих поисках и о том, что может выйти из нашей затеи.
— Да, — сказал Квинн, — Я не уверен, что все понимаю насчет Талтосов.
— А нам многое необходимо понять, — сказал я. — Уверен, Мона согласится с этим.
Я заметил, что облачко тревоги вновь набежало на ее ясное лицо, брови нахмурились, а уголки губ поникли. Но даже при этом в ней чувствовалось больше новой зрелости и самообладания.
— У меня есть кое-какие вопросы… — сказал я.
— Да, — сказала Мона. — Я попытаюсь на них ответить.
Я помедлим, потом спросил с некоторым напором: — Ты абсолютно уверена, что хочешь найти этих существ?
— О! Я должна найти Морриган, ты же знаешь! Лестат, как ты мог, как мог ты?..
— Позволь мне сформулировать это иначе, — сказал я, поднимая руку. — Неважно, что ты говорила раньше. Теперь у тебя было время подумать. Привыкнуть к своему новому воплощению. И теперь, когда ты знаешь, что Ровен и Михаэль не обманывали тебя, когда ты знаешь, что тебе все известно, и ты знаешь, что выяснять больше нечего, ты хочешь найти Морриган, чтобы просто узнать, что она жива и здорова или ты хочешь дать ей понять, кто ты на самом деле?
— Да, это важный вопрос, — сказал Квинн. — Что скажешь?
— Хорошо, я нисколько не сомневаюсь в том, хочу, чтобы она знала, кто я, — ответила она без колебаний. — Я и не думала, что могу поступить иначе.
Она выглядела озадаченной.
— Я не только хотела убедиться, что с ней все в порядке. Я… Мне представлялось, что мы будем вместе. Я так хотела обнять ее, прижать к себе. Я…
Ее лицо потеряло всякое выражение от боли. Она затихла.
— Ты же понимаешь, — насколько мог тактично сказал я, — что если бы она этого хотела, то давно бы сама пришла к тебе?