Гиппокампус
Шрифт:
Я растянул на палубе чертёж парусного фрегата, и, для сравнения, изображение нашего судна. Лица застыли в изумлении. Леон помрачнел, Агустин закурил, Томас снял треуголку - они поняли.
– Видите, как выглядит судно? У него есть паруса, мачты, такелаж, шлюпки, якорь. У нас же - одни названия, и то - кубрик и каюта - не делают коня кораблём. У нас ничего нет, Гиппокампус словно вырезанная деревянная фигура, полая внутри и с ровной спинкой - верхней палубой для нас. Он не тонет, но на этом его способности заканчиваются.
Агустин заглянул мне прямо в глаза, и я осознал, насколько он
Я оглядел всех разом, понял, что многие не осознают, в какой беде мы находимся. Когда Гот начал громко доказывать брату, что мы с лёгкостью заставим Гиппокампуса ударить по волнам хвостом и в считанные дни достигнуть берегов Крита, я совсем ослаб и все мои бессонные ночи за чертежами вырвались в крике:
– Да мы все прокляты!
Мои слова затерялись в криках чаек. Никто больше не обмолвился словом, лишь гадкие птицы не признавали тишины. Мне казалось, что я схожу сума, хотя, наверное, я давным-давно потерял рассудок.
– Всё это время мы тонули в бутылке с ромом! Наше судно - просто кусок дерева, понятно! Нет здесь ничего, и там - я указал на горизонт, - для нас ничего нет. Мы застряли здесь, понимаете вы или нет? Каждую ночь мы засыпаем в зелёном зареве, и для чего... какой смысл просыпаться, если выхода нет? Этот... этот конь, он не отпустит нас никуда, мы просидим на его спине целую вечность! Мы не путешествуем, мы отматываем срок!
– Да с чего ты взял?
– спросил меня Дон.
– Да с того!
– я совсем не мог успокоиться, голова страшно гудела, и все опасения вырывались наружу.
– Мы столько времени в плаванье, что никто не помнит точно, сколько дней, а то и лет прошло. И как прошёл первый день, кто-нибудь помнит?
– Ну Юз, успокойся. Ты сам знаешь, мы столько праздновали, что...
– Ничего не помним, так? О земле, о цветах, о близких людях.... Мы без прошлого.
Сначала мне хотелось избить кого-нибудь, я даже чувствовал, как захватывал меня красный цвет - цвет гнева и кулака. Но после слов о семье мне стало страшно грустно. Видимо, я правда одинок. Что я, что мы такое, раз мы можем вспомнить только море и чёрного коня? Всё пустое.
Леон положил руку на моё плечо и сказал:
– Мы твои близкие люди, Юз, мы одна команда. Так всегда было и будет.
– Для начала хорошей истории этого достаточно, - продолжил Леон, - мы что-нибудь придумаем. Нам просто нужно время.
Леон прав - нам действительно нужно время чтобы свыкнуться с мыслью о том, что мы потеряны в бесконечности моря на игрушечном судне. Поддерживаемый Леоном и Агустином, я пообещал команде найти выход и привести корабль к островам. В тот момент, конечно, обещание прозвучало как слабый и усталый выдох. Мне просто хотелось тихо пережить всё это. А чайки были против тишины, они накинулись на матросов как на падаль (я читал, они ею не брезгуют, только, что это, не знаю). Я сам замахал руками, словно птица, чтобы отбиться от чаек. Они кричали прямо в уши, одна птица чуть не влезла мне в рот; они били нас своими крыльями и приходилось руками заслонять глаза от их клювов.
Снова
– Прячьтесь все! Бегите в брюхо!
– Томас схватил меня за локоть и, отбиваясь от чаек, потащил к люку.
– Это твоя вина!
– низкий Джером бил птиц вёслами и бежал за нами к люку.
– Твоя вина Юз!
Целое торнадо устроили эти гадкие птицы! Как заговорённые, они, сбившись в группы, давили и сталкивали нас своей массой. Кто-то уже успел спуститься и подавал руки другим матросам - кто именно, было не разглядеть из-за перьев, но мы с Томасом были отрезаны от укрытия столпом пернатых.
– Чего это они? Бей их!
– кричал Томас. Мы стояли спина к спине и, как могли, отбивались от наглых чаек.
– Приятней заблудиться в темноте, нежели в тушах этих птах!
– Ты прав Томас! Смотри!
– пусть чайки и белые, но совсем не чистые, как Альбатрос. Он разбил нашего неприятеля, нас больше не теснили. Своими гигантскими крыльями расчистил дорогу. Альбатрос совсем один - как и мы все - разобраться с серой массой оказалось даже ему не по плечу, то есть, не по крылу. Многие чайки пали от его взмахов, но к ним на помощь прилетели остальные: они щипали его за крылья и хвост, и, словно боевые ядра, врезались в него на лету.
– Нет!
– я не мог бросить друга в беде. Кем бы я стал после этого? Чайки облепили его со всех сторон, образовав шумную пернатую сферу. Мне стало очень страшно, надеюсь, ты не испытывал этого: я почувствовал себя самым маленьким, самым слабым человеком на корабле и на всём белом свете; застыв, я просто смотрел, как моего товарища заклёвывают до смерти.
– Юз, хватай!
– как я рад был этому голосу! Ко мне бежал Леон, в его руках была сеть, и вместе мы прижали кричащий клубок к палубе.
– Дави их, сильнее дави!
– прижать птиц и растоптать их, было единственным верным решением. Мерзкие, гадкие, грязные твари! Они не заслуживают ничего хорошего!
– Юз, осторожней! Ты можешь покалечить не того!
Что-то страшное влезло в меня, раз я чуть не добил Альбатроса. Я тогда подумал про себя, что в такой спутанной массе, сложно не сломать родное крыло. Но кажется мне, что я просто сорвался - такой гнев нашёл на меня, гнев на капитана, на его слабость и на свою, на глупость команды, и на надежды друзей. А тут ещё эти птицы попались под руку. Мне стыдно, но я рад тому, что у меня появился шанс покалечить живое. Но Альбатроса! Ни за что.
Я вытащил его из-под сетки и, крепко держа в руках, ринулся к трюму. Леон помчался за нами, попутно отгоняя птиц. Мы были на расстоянии прыжка от люка, как вдруг, Джером взял птиц в свои руки.
Я пообещал не ругаться здесь, мой друг, не хочу показаться тебе неотёсанным грубым мужланом. Хотя, наверное, я именно такой. Но разве можно назвать Джерома как-то по-доброму? Этот... сын трясогузки привязал к поясу пару бутылок рому, одну взял в правую руку, а в левую - факел. Он хорошо запомнил, какой огонь алкоголик и забулдыга. А вот насколько огонь беспощаден, Джерома не интересует. Он пугает меня, и уже давно.