Гладиатор
Шрифт:
– Это же надо - сам в руки идет!..
– бормотал Никитин, разливая "Корвуазье" по граненым стаканам. Он терпеть не мог тонкое стекло. И вообще часто страдал ностальгией по давно прошедшим временам своей молодости. Поэтому, например, в сейфе у него всегда имелась пачка "Примы" для себя, тогда как на столе лежал "Кэмэл" для гостей.
Герасимов уже чувствовал себя именинником, но главный козырь все же приберег напоследок. Уже выпив свой коньяк, затянувшись сигаретой и слегка захмелев, он вальяжно развалился на стуле и сказал:
– Есть еще один сюрприз. Уж не знаю, Бог или
– Ну, что еще новенького скажешь?
– Захмелевший Никитин уже достал вторую бутылку коньяку и наливал себе еще стакан.
– Ее написал Гладиатор. Марьев. Это он назначил кому-то свидание на Казанском вокзале.
– Что?
– Никитин уронил бутылку, коньяк потек по полу.
– И ты мне уже час мозги канифолишь, зная все это?! Да я же тебя... Актер хренов!
Никитин разом протрезвел, как только окончательно стало ясно, что есть возможность завтра взять Марьева.
– Все, - заявил он.
– Оба пошли на хрен. Завтра в шесть - у меня.
Коробов с Герасимовым выскочили из кабинета.
Никитин подобрал с пола бутылку с остатками коньяка, допил ее из горлышка и направился в комнату отдыха, дверь в которую находилась рядом с его столом, но была замаскирована стенными панелями. Но сделав очередной шаг по направлению к ней, Никитин вдруг остановился, словно вспомнив что-то, вернулся к столу, на ощупь нашел стакан, наполненный коньяком, и выпил его...
До кровати в комнате отдыха он добрался с трудом. Упал, не раздеваясь, на постель и еще некоторое время невнятно бормотал.
– Иван... Гладиатор... Иван... Марьев...
Потом он заснул.
***
Утром Никитин проснулся в пять часов. Несмотря на жестокое похмелье, он тут же схватился за телефон и набрал домашний номер Герасимова. Ждать, когда тот возьмет трубку, пришлось довольно долго.
– Ну ты, умник, - буркнул Никитин в трубку, едва услышал хриплый герасимовский голос.
– Вы хоть додумались с Коробовым, что записку он не мне и не тебе оставлял? Кому она была адресована, до того и должна была дойти. Это не ясно, что ли?
– Ясно... Додумались...
– И до чего вы додумались? Это ж сразу делать надо было, на месте...
– Слушай, чего ты меня-то пытаешь, звони Коробову, - попытался возмущаться Герасимов.
– Он там рулил...
– Полковник Герасимов!
– заорал в трубку Никитин.
– Я задаю вам служебный вопрос. Извольте отвечать.
Герасимов запыхтел в трубку, но ответил по форме:
– Докладываю, товарищ генерал. Коробов объяснил уборщице, что содержание записки не составляет никакой тайны и вполне может быть передано подругам и сослуживцам. Через два часа оперативники Коробова выяснили, что содержание записки знают не только все работники "Савоя", но даже продавщицы "Детского мира". При такой плотности распространения информации не думаю, чтобы она могла пройти мимо адресата.
– Ну, смотри, умник, - сказал Никитин.
– Молись Богу, чтоб было так.
– И бросил трубку.
***
Герасимов не ошибся в своем предположении, что содержание записки дошло до адресата. Записка у трупа во рту! Всех посвященных так и распирало поделиться информацией с друзьями и знакомыми. Этот голливудский сюжет всколыхнул обыденную повседневность существования местного персонала. Уже через полчаса содержание записки стало известно официантам и горничным, а они сообщили его всем остальным, включая клиентов, находившихся в тот момент в зале.
...На постоянных клиентов, привычно расположившихся за большим, на десять персон, столом, новость произвела ошеломляющее впечатление. Высокий, длинноволосый Илья так сжал свой фужер с шампанским "Асти Мондоро", что раздавил его в руке и порезался. Пока он ходил в туалет обмывать руку, пока официант поливал ее йодом и забинтовывал, за столом царило молчание, все сидели с непроницаемыми лицами.
Каждый думал примерно об одном и том же: "Этот наглый "заяц" становится опасен... Он уже убил пятерых "охотников" и забрал два номерных пистолета..." Тут мысль спотыкалась - вспоминалось, что убит еще и портье, то есть всего ликвидировано шестеро "охотников" и отобрано три пистолета. Тридцать первый, конечно, сам виноват, ведь он был оставлен на своем месте как раз на тот случай, если на ресторан набредет ошалевший "заяц"... Вместо этого он стал жертвой да еще и отдал "зайцу" свой пистолет...
Холодок опасности постепенно начинал подбираться к позвоночникам сидящих за столом "охотников".
Илья, вернувшись с забинтованной рукой и усевшись за стол, молчал минуты три. В течение этих трех минут у всех "охотников", сидящих за столом, вновь возникли схожие мысли: каждый думал о том, нет ли его личной вины в происшедшем... В "Савое" сидела первая десятка, у каждого из них в подчинении была своя маленькая группа из трех человек, которым они отдавали приказы: что делать, где искать "зайца", кому какой объект в Москве брать на себя.
– Кто ставил Тридцать первого на входе?
– нарушил наконец молчание Илья.
...Эти люди часто участвовали вместе в сложных и опасных операциях и в ходе них привыкли называть друг друга по номерам. Да и состав их, пусть и не очень быстро, но все же постоянно менялся, и запоминать партнеров по номерам было гораздо удобнее, чем привыкать каждый раз к новому имени...
Девятый, вздохнув, поднял вверх руку.
– С понедельника возьмешь его номер. Если останешься в живых.
– Илья обвел взглядом сидящих за столом.
– Где мы его ждали? Кто расставлял людей?
Четвертый плеснул себе коньяку, взял рюмку.
– В Одинцово. И на вокзалах, - ответил он на вопрос Ильи.
– Вокзалы - это его любимое место.
– И, пожав плечами, замолчал.
– Значит сейчас на Казанском кто-то есть?
– спросил Илья.
– Кого там поставили?
– Восемнадцатого и Двадцать второго.
– На вопрос и на этот раз ответил Четвертый.
– А что? Они хорошие стрелки...
– Вы еще ничего не поняли, да?
– Илья говорил спокойно, но это спокойствие казалось "охотникам" почему-то угрожающим... Спокойствие камня, нависшего над горной дорогой. Спокойствие гор перед обвалом.