Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
Когда стране требовалось обновление, они затыкали всем рты. Скрывали от людей правду, не слушали тревожных предупреждений, потому что это мешало спокойно делать карьеру. Зато потом, когда СССР, превратившийся в живой труп, покатился под откос, эти люди переобулись в воздухе и цинично принялись снимать сливки с эпохи перемен. Кто-то приватизировал народную собственность, другие сменили партийную вывеску, а третьи и вовсе, хапнув напоследок, сбежали на Запад, который еще вчера публично осыпали проклятьями.
Да, на моей малой родине был Краюхин, был Козлов и другие партийцы,
— Садись и пиши, — ответил я Бродову, который, судя по всему, опять удумал загреметь на больничную койку.
— Что писать? — с готовностью уточнил тот.
— Эссе для колонки мнений в вечерку, — я так увлекся, что сломал в руках карандаш. — Тема: «Как я дошел до жизни такой». И подпись: Арсений Бродов, корреспондент газеты «Андроповские известия».
Тяжкий вздох толстяка слышали, наверное, на всех этажах.
Хватова задержали в больничном коридоре, когда он, ни о чем не подозревая, расхаживал в халате и тапочках, пытаясь охмурить медсестер белозубой улыбкой и гэдээровскими шоколадками. Долго не верил, что за ним пришли по-настоящему, пытался отшучиваться, а затем угрожать. Об этом мне рассказал Поликарпов по телефону — от встречи я отказался, сославшись на авральную сдачу газеты.
Готовили мы ее действительно в мыле. Все-таки нелегкая это работа — за сутки наполнить вечерку добротными материалами. Хорошо, что подавляющее большинство моих журналистов были честными и порядочными людьми, искренне любящими свою работу. С одним из таких, вернее с одной, я сидел сейчас в своем кабинете, корпя над макетом номера.
— Евгений Семенович, — Зоя пригладила волосы и покраснела. Впрочем, как обычно. — Что будем делать с колонкой мнений? Из-за того происшествия ведь у нас больше не было новых текстов… Целых две полосы свободны, а уже три часа дня. Что делать?
Глаза девушки от волнения расширились до диаметра медных пятаков. Это делало ее трогательной и очень милой. Я даже улыбнулся мысленно. Совсем юная, славная, но… Нет, Аглая ошиблась — Зоя мне не подходит. Она талантливая журналистка, преданная идеям коллега и даже вполне себе друг. Но не спутница жизни, не женщина, с которой хочется просыпаться.
— Мы успеем, — расслабленно улыбнулся я и положил перед Зоей листы с текстами Бульбаша и Никиты Добрынина.
— «Покаяние», — прочитала девушка заголовок статьи парня. — Это тот фильм, который Никита должен был посмотреть? Но этого мало, всего примерно полполосы…
— Не торопись, Зоя, — я неожиданно сам для себя перешел на «ты», и девушка встрепенулась. Ничего, это тоже пройдет. — Прочитай повнимательнее.
Зоя поправила очки, нахмурила брови и принялась водить глазами по строчкам. С каждой секундой ресницы ее порхали со все возрастающей скоростью, в итоге она не выдержала, отложила листок в сторону и уставилась на меня.
— Евгений Семенович, это шутка такая? Я не понимаю…
— Нет, Зоя, не шутка, — я с улыбкой покачал головой. — Это бомба. Ты дочитай, а потом посмотри, какой великолепный репортаж написал Виталий Николаевич. Четко на полосу.
Девушка жадно заглотила остаток Никитиного «Покаяния», потом взволнованно похлопала взмокшими ладошками по столу, нашла текст Бульбаша. В этот момент в дверь постучали.
— Заходи, Арсений Степаныч! — громко сказал я.
Толстяк по обыкновению протиснулся в узкую щель, словно ему это доставляло непонятное удовольствие. Он осунулся, выглядел как после бессонной недели, но в глазах блестела надежда.
— Принес? — улыбнулся я.
Бродов молча кивнул и протянул смятый листок. Я принял его, развернул, зацепился глазами за заголовок.
— Можешь, Арсений Степанович, — я одобрительно закивал, и Зоя, подогреваемая любопытством, отвлеклась от репортажа Бульбаша на очередной сенсационный опус. — Вот как раз и оставшиеся полполосы.
Зоя ахнула, прочитав аккуратную строчку вверху.
«Свой среди чужих, чужой среди своих: как я предал товарищей»
Глава 27
Формально этот номер вечерки готовила Зоя, все же она редактор. Однако предстоящий триумф я искренне считал своим. А в том, что газета действительно получится бомбой, я не сомневался. Настоящим открывающим аккордом разгоняющейся перестройки.
Бродов не подкачал и действительно написал проникновенную исповедь. Не стал вилять и юлить, перекладывать вину на других. Просто взял и открыто заявил, что поступил как подонок. Добавил, что никакие обстоятельства его не оправдывают. И поставил красивую точку, сказав, что смиренно ждет решения коллектива и, конечно, читателей.
Да, мы опять использовали бюллетени, как в случае с колонками диссидентов. Все трое — Никита, Бульбаш и Бродов согласились подвергнуться товарищескому суду, в составе которого фактически был весь наш район. Но пока что об этом знал очень узкий круг. Помимо самих «подсудимых» только мы с Зоей. Я даже корректорам не доверился, вычитывал сам. Впрочем, был еще один человек в редакции, с которым я поделился.
— Это будет взрыв, — Клара Викентьевна отложила листы и смотрела теперь на меня поверх очков.
— И не простой, а ядерный, — подхватил я. — С последующим землетрясением.
— Не боитесь?
За последние месяцы мы с Громыхиной прошли путь от незадачливых любовников (спасибо моему предшественнику!) до с трудом терпящих друг друга коллег и, наконец, искренних соратников. Быть может, даже друзей.
Уже привычные кружки с масляно-черным кофе, гэдээровские печеньки «руссишброт» в виде буковок. Глобус на столе, ломящиеся от книг полки, кубки, дипломы, грамоты. И доверительная атмосфера.