Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
— Нет, Клара Викентьевна, не боюсь, — я улыбнулся. — Говорить правду легко и приятно. Мои парни это понимают. И готовы ко всему.
— Даже если читатели их осудят?
— Читатели в любом случае их осудят. Но я верю в наших людей. Главный преступник здесь — Хватов. Предатель советских идей, вынудивший других действовать в своих интересах.
— Арест партийного деятеля такого масштаба… — Громыхина покачала головой. — Для нашего города это беспрецедентно, а Хватов еще и в Калинине на высоком посту. Это даже не областной, это республиканский скандал. Нет, всесоюзный!
Клара Викентьевна так переволновалась, что чуть не разлила
— Вот-вот, — опять улыбнулся я. — Важная партийная шишка, а занимался такими подлостями. И занимался бы дальше, если бы его не вычислили. А Бродов, Бульбаш и Добрынин не просто сознались, но и сделали это публично. Покаялись перед людьми.
— Признайтесь, это же вы сделали, — хмыкнула парторгша.
— Я дал им возможность сделать правильный выбор, — я пожал плечами. — И они этим воспользовались.
— Знаете что, Евгений Семенович?.. — Громыхина взяла красную ручку, решительно придвинула к себе листы с материалами троицы. — Скоро это станет не нужно, да и сейчас, по большому счету, вы уже можете со мной не считаться. Но для меня это важно, для вас, надеюсь, тоже… Хоть как-то.
И она твердо вывела под каждой статьей слово «принято» и свою подпись.
— Для меня это тоже важно, Клара Викентьевна, — я посмотрел ей в глаза. — Спасибо. Рад, что вы со мной. И с редакцией.
— Мы еще повоюем, — попыталась отшутиться Громыхина. — Ну, что? Отдаете в печать? Правдин в обморок упадет…
— Он-то? — я махнул рукой. — Вы плохо его знаете. Железный мужик.
— Напечатают быстро, — немного невпопад сказала Клара Викентьевна. — Будете ждать первой реакции?
— Наверное, нет, — я поставил опустевшую чашку на стол. — За вечерку у нас ответственна Зоя Дмитриевна, вот она пускай и снимает сливки. А у меня есть и другие дела.
— Тогда удачи вам в них, Евгений Семенович.
Последняя январская пятница. В понедельник уже наступит февраль. Вот только изменится не только месяц, но и жизнь огромной страны. Поворотный момент наступил, перестройка взяла разгон, и теперь ее уже не остановить. Правда, сейчас мне нравится, как она идет. Не слом привычных идеалов с выбиванием почвы из-под ног, как это было в моей истории. Нет, это действительно обновление и работа над ошибками. Уж я-то за этим прослежу хотя бы в масштабах родного города.
Я шел пешком привычным маршрутом. Мимо проносились переполненные автобусы, одиночные грузовики и редкие легковушки. Рядом взревел мощный двигатель, и я обернулся, готовясь отскочить в сторону. Но это оказалась всего лишь учебная машина, и я облегченно выдохнул. Грузовик ЗиЛ-130 с зеленой кабиной, знаком «У» на двери и высокой рамной конструкцией между кабиной и кузовом — на случай, если произойдет ДТП с переворачиванием. Тогда ученик и инструктор будут в большей безопасности, рама не даст кабине смяться.
Я улыбнулся, вспомнив старую байку, будто бы подъезды в СССР красили в белый и синий, потому что эмали таких цветов было много из-за производства автомобилей. На самом деле это вообще никак не связано, а небесно-голубой «цвет оттепели» был характерен именно для сто тридцатых. Отец мне рассказывал, что после войны это был первый чисто гражданский грузовик, а до этого все советские «работяги» окрашивались в хаки. Потом это превратили в мнимое доказательство, что в Союзе будто бы настолько плохо дела обстояли с краской. И якобы абсолютно все грузовики носили такую расцветку. Полная ерунда!
Вот и знакомый дом, обычная советская пятиэтажка. Со двора доносятся хлесткие ритмичные хлопки. Все понятно — кто-то чистит ковер, развесив его на специальной перекладине и с оттяжкой нанося удары пластиковой выбивалкой. Впрочем, могла быть и железная. Я тут же вспомнил, как родители отправляли нас с Тайкой во двор с зеленым «паласом» из большой комнаты. Он и сам был огромный, но тонкий, из какого-то искусственного материала, а потому легкий. Я представлял, будто бы это было травяное поле, и с удовольствием на нем играл. А иногда мы ходили всей семьей на берег Любицы, потому что жили недалеко от нашей речушки. Рядом с диким пляжем и гребной базой склон был укреплен бетонными плитами — ходили слухи, что там планировали перекинуть еще один мост. Не знаю, как обстояли дела в реальности, но уклон плит был настолько удобным, что на них мы раскатывали ковры и поливали их водой из ведра. В речку стекала накопленная за месяцы грязь, которую не брал даже наш пылесос «Тайфун», и потом нужно было дождаться, когда ковры высохнут. Мы ведь тогда даже не задумывались, что загрязняем Любицу. И так делали жители всех окрестных домов в Забережье. Вот ведь человечище, этот Якименко, подумал я. Только сейчас, в новой жизни в прошлом я точно знал, как исторически именовался квартал, где я вырос…
— Скажи мне, как ты эту тушу одна из квартиры вынесла и еще на перекладину умудрилась закинуть? — я искренне удивился, увидев, что это Аглая столь яростно молотила по ковру.
— Привет, — улыбнулась она, а потом запоздало нахмурила брови. — Что поделать, приходится. Папа не приехал, а тебя тоже не дождешься. Да и вообще, в СССР слуг нет, все сами.
— А я вот как знал, что тебе помощь нужна, — я мягко перехватил у девушки выбивалку и от души отхлестал ковер, представляя, что это Синягин, Хватов и все остальные, кто портил мирную жизнь своим существованием.
Пылища поднялась такая, что я сам закашлялся и зажмурил глаза, а Аглая благоразумно отошла в сторону. Хорошо хоть свой спортивный костюм надела и какую-то старую куртку, а не вышла при всем параде. Она может. Зато волосы из-под шапки выбиваются так, будто она только что вышла из парикмахерской. Или?..
— Красивая прическа, — я попытался улыбнуться, хотя по щекам текли слезы, вызванные пылью. — А вот одежда, пожалуй, подобрана слишком смело. Или ты планируешь показать Инне Альбертовне старые кварталы нашего города?
— А ты откуда знаешь?.. — начала было Аглая, но потом весело рассмеялась. — Понятно. Это мама тебе рассказала, когда и куда мы пойдем?
— А ты намеревалась от меня это скрыть? — я иронично поднял бровь, но проклятая пыль опять все испортила, и пришлось заморгать.
Теперь мы уже оба рассмеялись, и как-то сразу стало понятно, что напряжение между нами ослабевает. Не знаю, конечно, что чувствовала Аглая, но почему-то я был уверен — примерно так же.
— Ты знаешь, — когда мы успокоились, я наконец-то решился сказать, перед этим промыв глаза талым снегом. — Столько всего случилось за эти дни… Но у меня все равно было время подумать.