Глаз времени
Шрифт:
— Давай наперегонки!
Не отпуская ее руку, он пустился бежать.
На самом деле физически она была развита лучше его: ее готовили как солдата, а по качеству еды и медицинского обслуживания двадцать первый век значительно превосходил девятнадцатое столетие. Но Джош был моложе, и к тому же суровые условия похода закалили его. Их забег проходил на равных. Они все еще держали друг друга за руки и, миновав примерно сотню ступеней, решили передохнуть и присели на лестницу.
Оттуда Евфрат казался широкой серебряной лентой, сверкающей, даже когда пепельные тучи покрывали все небо, которая пронзала самое сердце
— Где мы сейчас во времени? — спросила Байсеза.
— Если это времена Навуходоносора, то, очевидно, в шестом столетии до нашей эры, — ответил телефон. — Персы завоевали Вавилон до прихода Александра двумя веками ранее и разграбили эти земли подчистую. Когда пришли македонцы, город все еще был полон жизни, но его лучшие времена остались далеко в прошлом. Однако мы видим его почти таким, каким он тогда был.
Джош внимательно посмотрел на Байсезу.
— Ты грустишь, Байсеза?
— Я просто задумалась.
— Думаешь о Майре…
— Как бы я хотела, чтобы она была сейчас со мной и могла видеть все это.
— Возможно, однажды ты сможешь ей об этом рассказать.
— Да, возможно.
Редди, Абдикадир, Евмен и де Морган медленно карабкались к ним по ступеням зиккурата и вскоре нагнали. Редди хрипел от нагрузки, но все-таки добрался, поэтому, когда он сел с ними рядом, Джош похлопал его по спине. Грек остался стоять, явно не страдая одышкой после подъема, и смотрел на Вавилон.
Абдикадир одолжил у Байсезы очки ночного видения и тоже стал рассматривать город.
— Взгляните на западный берег реки… — сказал он.
Там линия стен пересекала Евфрат и замыкала прямоугольник города, разрезанный рекой на две половины. Но на дальнем берегу, хотя Байсезе и казалось, что она видит прямые линии улиц, не было никаких красок, кроме оранжево-коричневого цвета аргиллита. Стены превратились в груды булыжников, а от ворот и смотровых башен остались одни каркасы.
— Как будто половина города расплавилась, — сказал Джош.
— Расплавилась… от ядерного удара, — мрачно уточнил пуштун.
Евмен что-то сказал.
— Раньше такого не было, — перевел де Морган. — По крайней мере не настолько…
В восточной части города располагались церемониальные и казенные здания, а его западную часть занимали жилые кварталы с домами, постоялыми дворами, рыночными площадями и базарами. Несколько лет назад Вавилон предстал перед глазами Евмена живым и многолюдным. Теперь все было иначе.
— Еще один шов времени, — сказал Абдикадир. — Сердце молодого Вавилона пересадили в тело старого.
— Мне казалось, что я начинал привыкать к странностям нарушения времени, которое свалилось на наши головы. Но увидеть такое… чтобы лицо города превратилось в пыль, когда на него в один миг упал груз тысячелетий…
— Да, — сказал Редди. — Ужасная жестокость времени.
— Это больше, чем жестокость, —
От понимания эмоций царского секретаря Байсезу отделяли переводчик де Морган и двухтысячелетняя эволюция языка тела. Но снова ей показалось, что внутри эллина пробуждается холодная ярость.
Внизу, у основания пирамиды, раздался громкий голос: македонский офицер звал Евмена. Поисковому отряду удалось обнаружить одного вавилонского жителя, который прятался в храме Мардука.
30. Врата богов
Местного жителя привели к Евмену. Широко раскрытые глаза на чумазом лице говорили о том, что он ужасно напуган. Двум могучим воинам пришлось подтащить его к царскому секретарю. Мужчина был облачен в одежды из тонкой ткани ярко-голубого цвета, с вшитыми золотыми нитками. Когда-то его лицо и голова были начисто выбриты, но теперь всем была видна черная щетина. Кожа его была грязной. Когда его подтащили ближе, Байсеза отшатнулась, почувствовав идущий от него резкий запах мочи.
Чувствуя приставленные к своей спине острия коротких мечей, человек заговорил быстро, но непонятно и на древнем языке, который никто из представителей будущего не понимал. Офицеру, который его нашел, хватило ума отыскать в лагере македонцев воина-перса, который понимал этот язык. Так слова вавилонца переводились сначала на древнегреческий для Евмена, а затем на английский для Байсезы и остальных.
Хмурясь, де Морган переводил неуверенно:
— Он говорит, что он — жрец богини… имени не разберу. Он остался один в храмовом комплексе, когда другие в конце концов ушли. Он был слишком напуган, чтобы уйти вместе с ними. Он пробыл здесь шесть дней и шесть ночей… у него не было еды и… воды, кроме той, которую он пил из священного источника богини…
Евмен раздраженно щелкнул пальцами.
— Дайте ему еды и воды, — приказал он. — Заставьте его наконец рассказать нам о том, что здесь произошло.
Постепенно жрец выложил им свою историю, время от времени прерываясь, чтобы с жадностью засунуть себе в рот очередной кусок.
Конечно же, все началось со Слияния.
В ту ночь жрецов и прочих служителей храма разбудил душераздирающий вопль. Некоторые из них выбежали на улицу. Было темно, и они увидели, что звезды были не на своем месте. Вопль издавал служивший при храме астроном, который наблюдал за планетами — странствующими звездами, — как делал это каждую ночь еще с того времени, когда был мальчиком. Но неожиданно его планета исчезла и все созвездия сдвинулись в небе. Именно из-за потрясения и отчаяния астроном начал будить своими криками всех в храме, да и в городе тоже.
— Естественно, — пробормотал Абдикадир. — Вавилонские астрономы тысячелетиями вели тщательные наблюдения неба. Их философия и религиозные взгляды строились на великих небесных циклах. Я не ошибусь, если предположу, что менее искушенные в этом деле люди были так напуганы, что…
Но психическая травма астронома, которая была понятной лишь духовной элите, оказалась лишь предвестником беды, потому что на следующий день солнце опоздало взойти на шесть часов или больше. Но к тому времени, когда оно все же появилось, странный горячий ветер захлестнул город и с неба стал падать дождь, раскаленный соленый дождь, которого никто не знал прежде.