Глаза погребенных
Шрифт:
— Человек этот проклятый, отобрал наши земли там, там, на другом берегу, где родился сын и родилась Тача…
— И после сказал, что родители оставили Самбито в горах, чтобы ягуар его съел… Более двадцати лет, более двадцати пяти лет, более тридцати с лишним лет Самбито не хотел видеть родителей… Но Самбито будет мстить, платить той же монетой этому барчуку Боби. Барчук Боби, высокий-высокий, волосы огненного цвета, будет очень печален… Он слушает — я говорю, а волосы его печальны… Дед убил твоего отца, барчук Боби!.. Печальны его волосы, замолк его открытый рот, как услышал второй раз: дед убил твоего отца, барчук Боби, на Обезьяньем повороте; я хотел, барчук Боби, нажать на скорость, ускорить — ускорить ход дрезины и — лапами вверх под откос — и на дне остался твой отец с разбитой головой, твой отец, барчук Боби…
— А твой отец погребен здесь…
— Но мать жива… — прервал ее Хуамбо, радостно улыбаясь.
— И я могу умереть, — продолжала мулатка, — потом, когда
Хуамбо сжимал ее холодные руки с длинными пальцами и ногтями, напоминающими своей формой семена какого-то древнего плода.
— Отца звали Агапито Луиса; так же как у Самбито, у него были кудрявые волосы — черная морская губка… Тоба — дочка хорошая, Анастасиа — дочка плохая, дочка оттуда, где было нам плохо, с плохого берега. Агапито всегда говорил: плохо — это еще не совсем плохо, но дочь плохая — очень плохо… Анастасиа не принесла мне внука, я могу умереть, не видеть внука…
Хуамбо оставил чемоданчик в доме матери и вернулся в поселок. У него звенело в ушах. Так бывает всегда, когда в прибрежную полосу спускаешься с горных высот. Снова и снова сует он пальцы в уши, ввинчивает, как будто старается достать из ушей звенящую часовую пружинку. Поселок, казалось, стал хуже. Жизнь побережья становилась не лучше, а хуже. Немощеные улицы, изгороди из тропической крапивы — чичикасте; всюду тебя подстерегают не только лучи знойного солнца, но и ожоги от крапивы; то тут, то там приютились хибарки. Лавочка и таверна дона Ихинио Пьедрасанты. Парикмахерская «Равноденствие». Недостроенная церковь, откуда каждое утро из-под циновок выглядывает господь бог с бородой из хлопка и в одеяниях из белого полотна, чтобы водворять мир среди шести или семи прихожан, живших окрест под бдительным оком дона Паскуалито Диаса, алькальда столь популярного, что его переизбирают всякий раз, и настолько прогрессивного, что он уже поговаривал: как только разобьют английский парк на главной площади, напротив алькальдии, так он построит бойню для рогатого скота.
На некоторых стенах Хуамбо видел надписи: «Бойня — да, ни дня без бойни!» Эти надписи алькальд истолковывал в том смысле, что если он выстроит скотобойню и мясников обяжут резать скот только там, то мясники постараются раньше прирезать его.
Дон Паскуалито — к нему очень шло уменьшительное имя, поскольку роста он был маленького, — считал, что автором этих наглых надписей был не кто иной, как Пьедрасанта — его бесплатный враг; по мнению алькальда, враги бывают и платными — те, которые чего-то стоят, то есть люди, для которых он что-либо сделал или просто которым когда-то одолжил деньги. Этому Пьедре, как звали дона Ихинио, — конечно, при этом имели в виду не какой-либо жертвенный или драгоценный камень [74] , а лишь мельничный жернов либо валун из тех, что пододвигают к очагу, — и вот именно этому Пьедре дон Паскуалито предоставил было место в бухгалтерии алькальдии и дал ему хорошенькое жалованье, но вдруг в один прекрасный день Пьедра заявил, что он бросает работу, и действительно бросил ее. «Как же я смог оставаться? — объяснял Пьедрасанта своим друзьям по ломберу и конкиану [75] после всего происшедшего. — Как же я мог далее оставаться, если ежедневно, в один и тот же час, дон Паскуалито трепал меня по плечу, появляясь в кабинете с лучшей из улыбок человека, славно выспавшегося и надеющегося еще подремать на службе, и начинал твердить: «Кредит… Дебет… а ведь ничегошеньки нет…» — и тыкал пальцем в книгу, над которой я и так до седьмого пота пыхтел, тыкал пальцем в колонки цифр».
74
74. Игра слов: piedra — камень (исп.).
75
75. Ломбер и конкиан — карточные игры.
Учитель местной школы Хувентино Родригес глухим и гнусавым вкрадчивым голосом — хриплым оттого, что без конца пил за Тобу, пил и пил с тех пор, как она уехала — толковал о том, какие выгоды несет сооружение бойни, предназначенной для крупного рогатого скота. Он говорил, что теперь будет установлен контроль, чтобы не резали туберкулезных коров, а кроме того, будет налажен также контроль финансовый — контроль за уплатой налогов, и, наконец, будут следить за соблюдением чистоты при убое скота и, что не менее важно, теперь можно избавиться от мясников-барышников.
Поселок горел желто-оранжевым пламенем хокоте. Сотни, тысячи тысяч плодов хокоте свисали с ветвей деревьев, и все ели хокоте, и все выплевывали косточки хокоте на землю, и косточки, золотистые, влажные, высыхали, высыхали, пока не превращались
76
76. Патерна — растение и плод в виде большого стручка (до 25–30 см. длиной), внутри которого имеется несколько черных семян, покрытых белой сладкой мякотью.
77
77. Гуапиноль — дерево и плод с тем же названием.
Куда же пошел Хуамбо?
Как куда пошел? Он должен был направиться на виллу «Семирамида» в соответствии с полученными им инструкциями. Если его спросят, зачем он явился, он ответит, что пришел повидаться с барчуком Боби, гостящим у Лусеро.
Издалека разглядел он роскошную виллу миллионера Лусеро. Был бы жив старый Аделаидо и увидел этот дворец, сразу же умер бы от страха. Там, где когда-то по воскресеньям и праздничным дням строил он своими руками, кирпич на кирпич, скромное гнездышко, домик со стенами розового и желтого цвета: эти цвета носила Роселия, когда Аделаидо познакомился с ней, — блузка розовая, а юбка желтая, не то наоборот, кто теперь помнит, забылось все, там сыновья его воздвигли дворец. Они привезли для дворца дерево ценных пород и устроили все с комфортом, на североамериканский манер, с тем комфортом, которым наслаждаются в своих домах самые главные чиновники «Тропикаль платанеры». Чего тут только не было: газоны, цветы и фонтаны, каскады водяной пыли, струй, льющихся по чашам черно-бело-красной глины, по раковинам и водоемам, выложенным талаверскими цветастыми плитками. Изразцы погружены в одиночество воды, которая поет и мечтает; вода, которая не поет и не мечтает, — это не вода, это просто влага, используемая человеком с той или иной целью.
— Бедный барчук Боби, высокий, высокий, волосы цвета печального огня, думает его голова, что дед убил… неправда, что дед убил… неправда и то, что родители бросили Хуамбо, чтоб сожрал его ягуар!
Направляясь к «Семирамиде» по широкой аллее, засаженной цветущими деревьями, Хуамбо был занят своими думами, мысленно он как бы продолжал беседовать с матерью.
— Самбито — низкая душонка, но патрон — тоже низкая душонка!
Внезапно он остановился. Навстречу ему выскочила собака светло-коричневой масти с белоснежными лапами и черным-черным остреньким носом. Собака подбежала, радостно его приветствуя, пытаясь лизнуть руки, игриво завертелась в ногах и залилась звонким, раскатистым и добродушным лаем, будто декламировала поэму о внезапно завязавшейся дружбе. Собака схватила Хуамбо за рукав и осторожно потянула его к поселку.
«Столько лет живу я с Юпером и пропах, видать, кобельком…» — подумал он, и воспоминание о Юпере омрачило его встречу с ласковым, красивым и очень послушным животным, — как только пес заметил, что Хуамбо возвращается, он сразу отпустил его рукав и даже протрусил вперед, как бы указывая человеку путь.
Его Юпер… И Юпером прозвал потому, что звучит здорово: «Ю… Ю… пер… ррро…» [78]
Очень не хватало ему пса. Оставил его на попечении кухарки. И в то же утро, когда он пошел на железнодорожную станцию, кухарка отвела собаку на рынок. Так не хотел Юпер, чтобы он уходил, будто понимал, что хозяин уходит навсегда… Управляющий и кухарка думают, что он вернется, если выздоровеет или умрет его сеньора мать, — и только Юпер почуял правду, лишь пес понял, что хозяин навсегда покидает дом, в котором прошла и его, Юпера, жизнь.
78
78. Perro — собака (исп.).
«Собачья душа!» — кричал ему патрон; много возился он, Хуамбо, с псом, надо думать, передался ему запах Юпера, потому и эта собака так встретила его и вот теперь ведет по неведомому пути.
Они утонули в ущельях, затянутых сетью лиан. Тяжело тут дышать — тяжело даже в тени гуаябо, разметавших безлистые сучья, будто пучки молний, — дрожащие, изломанные, красноватые молнии, застывшие на лету.
Глаза Хуамбо выискивали плоды гуаябо, но с годами теряешь ловкость — как бы не оступиться и не сорваться. Он сплюнул — при виде фруктов даже слюнки потекли, и пошел за собакой, которая бежала впереди него по выжженным лужайкам, где валялись кости, ребра и черепа; бежала по следам стервятников — сопилоте и орлов-ягнятников, заставляя их перелетать с места на место, а то и вовсе прогоняла от добычи.