Глаза погребенных
Шрифт:
«Мертвая, мертвая! Заживо погребенная, с глазами открытыми, как у отца, — билась в голове Хуамбо мысль. — Отец похоронен, лежит под землей с открытыми глазами! Сестра заживо похоронена — с открытыми глазами… Тоба… Тоба!..»
В глубине безглазой ночи все темно, однако ночь все видит. Не видят лишь звезды и луна. А ночь все видит.
— Сынок, нет, сынок, не ходи работать ради покаяния…
— «Час, чос, мо йон, кон», мать, бьют нас, чужие руки нас бьют, отец лежит в могиле с открытыми глазами, не смог он ничего сделать!
И он не закроет глаз. Один он не закроет их. Глаза всех погребенных закроются только в день воцарения справедливости или не закроются
— Отец избит, отец избит бичом, и потому сын должен работать на самой тяжелой… самой трудной работе, чтобы отплатить за отца сполна!
— Дочь Тоба заживо погребена…
— Да, мать, заживо погребена… в монастыре… тоже погребена с открытыми глазами!..
XX
Ослепнув от сна и рассвета, рабочие на банановых плантациях натыкаются друг на друга. Низкие тучи, будто церковные служки в прозрачных, влажных от земных испарений стихарях, шествуют в процессии с высокими зелеными канделябрами; они идут из мира кошмаров — мира, который то приходит в себя, то вновь забывается на утренней заре. Где, где истоки усталости? Есть нечто такое, что человек обнаруживает тогда, когда у него возникает ощущение усталости. Именно тогда, в этот момент, мускулы начинают сокращаться, в глазах появляется печаль, отливает кровь от лица. Вместе с плачущими тенями ускользают слюнявые улитки и черви, золотистые скорпионы, дикий кьебрапалито — образ смерти, ибо он несет смерть тому, в кого он успел вонзить свое жало, летучие мыши — крылатые сеятели тайны. Удаляются тени грузчиков бананов.
Удар послышался издалека — пришелся на спину Индостанца, так прозвали здесь индейца с медной кожей, с кожей цвета медного солнца, легкого на ногу, ловкого, как змея, с огромными черными, как косточки плодов, глазами.
Индостанец наступил на ногу Хуамбо, чтобы выместить на ком-то свою боль и свою ярость, а мулат гроздью банана, что нес на плече, ударил левшу, стоявшего рядом, левша передал удар косому Бенигно, Рею Бенигно, как его звали.
— Король [81] грузит бананы — ты же смеешься над собственным прозвищем!
81
81. Rey — король (исп.).
Рей Бенигно стал объяснять, что это не прозвище, а имя, и вдруг поскользнулся, и ножка банановой грозди угодила в щеку Тортона.
Цепь ударов, нанесенных со зла, прервалась, — при свете наступившего дня эти несчастные, питавшиеся ядовитым молоком, сжигавшим их внутренности, уже не решались драться и теперь изливали свою злобу в словах:
— Всем известно, Тортон, что в твоих кишках, а их километры, ползают тысячи червей…
— Ха, ха… стоит ли на это жаловаться… — отшучивался Тортон Поррас, — вот у меня одна почка не действует. Бродит где-то внутри, и фельдшерица сказала, что поэтому моча не очищается. Отливаю без очистки. Вот тебя, например, мучает жажда, и ты хочешь попить, а мне нельзя!
В полумраке рассвета — желтовато-серой мертвой зари слышно лишь пение ранних пичужек: серрохильос, реалехос и черных дятлов. А ругань не прекращается. Моралеса, прозванного Фазаном, хотя он будто из пня вырублен, дразнят за его несообразительность и тугодумие.
— Фазан, ты — последний из скотов…
— Скотов тоже нельзя оскорблять, нет такого права!.. — заметил другой грузчик, рахитичного вида человек, которому почему-то никак не удавалось стереть сок от разжеванного манго, чтобы на лице не осталось следов.
— Никаких прав нет у тебя, земляной червь ты этакий! Подумаешь, сожрал манго и чистит зубы косточкой. Взгляните, какую зубную
— Животное, мул! Вы только посмотрите, как он скрючился. Что, тяжеловата гроздь?..
Железная щеколда вагона сорвалась и ударила по голове низкорослого юношу, с трудом тащившего банановую гроздь весом в двести фунтов, и гроздь со спины сползла на затылок пострадавшего.
— Одного уже клюнуло… — закричал кто-то.
Юноша потерял равновесие. Повалился возле рельсов. Однако ни ритм погрузки, ни чавкающий звук множества ног, ни прерывистое дыхание грузчиков, ни невозмутимость time-keeper [82] не были нарушены.
Солнце уже не обжигает спины — пот и слизь от банановых гроздьев делают человеческую кожу нечувствительной к солнечным лучам.
— Ты спину-то хоть, ощущаешь?
— А кто ее чувствует! У меня спину будто сковало до самого затылка. И шея болит.
82
82. Табельщик-контролер (англ.).
— А этот бедняга так и лежит в крови. Похоже, сюда еще пригонят людей. Нас слишком мало для такой работы. Да и ей конца нет: одно кончится, начинается другое. Перетаскаешь одну гору банановых гроздьев, а там уж надо приниматься за новую гору, и бананов все больше и больше…
— А Чулике обезьяну притащил…
— Таскается с этой хвостатой тварью повсюду. С ума спятил, говорит всем, что усыновил обезьяну, что это его сын.
— Как тресну тебя по затылку — ядром мамея, [83]– так запищишь. Неужто ты не понимаешь, что Чулике храбрости не занимать, не то, что мы… иисусики, не дай господи!
83
83. Мамей — темный яйцевидный плод (диаметр 10–20 см., масса до 4 кг.) с большой плоской косточкой.
— Не злись!
— Будешь добреньким, когда кругом собаки… Безбрежное море банановых листьев, кивающих друг другу и целующихся, эти поцелуи словно преграждают путь потокам воздуха; через их кровлю просачивается нежный лимонно-зеленый свет, настолько прозрачный, что кажется — это жидкость, хотя это только свет; безбрежное море банановых плантаций — здесь истоки банановых рек, растекающихся по рынкам мира. Как рождаются эти чудесные реки? Где сливаются их течения?.. Бегут они по руслам человеческих тел, задыхающихся от одышки, страдающих от голода, по человеческим головам с взъерошенными, нестрижеными волосами, прилипшими ко лбу, к затылку, к ушам. Никогда не хватает времени. Time-keepers неумолимы. Люди падают от усталости. В молчании. Люди отрезаны от мира — ничего не слышат, как в пещере. Не видят и не чувствуют ничего, кроме груза. Груз давит, прижимает к земле, люди похожи на вьючных животных.
У Хуамбо вдруг заложило одно ухо. Это был первый день его великой расплаты за отца. Ухо с той же стороны, где гнилой зуб. Но мулат продолжал грузить — нельзя допускать, чтобы раздавила тебя, расплющила банановая гроздь — твой кровный враг. Хрустят кости, наливаются кровью глаза — и нет надежды когда-нибудь освободиться, бежать из этого ада, вернуться домой.
Да, его товарищи питались этой надеждой. Они поднимали гроздья бананов, взваливали их на спину, осторожно нагибая голову, чтобы избежать удара, который тогда обрушивался только на лопатки, прикрытые толстой попоной, как у вьючных животных, или мешком, а кое-кто мастерил себе из мешковины и головную повязку. Они тащили самые тяжелые гроздья, надеясь, что так им удастся скорее кончить работу.