Глаза погребенных

Астуриас Мигель Анхель

— После победы.

— Зачем же откладывать? Мы смогли бы отправиться в какую-нибудь индейскую деревушку и там зарегистрировать гражданский брак!

— Подождем победы, Хуан Пабло… — И по его лицу она поняла, что он поражен.

— Что?.. Ты сомневаешься в победе?

— Нет, нет… никоим образом… но, любовь моя, я не могу ставить на карту то, что испытываю по отношению к тебе!.. — Она вспыхнула. — А остальные?.. Остальные разве не рискуют всем, всем… своими постами, своей службой, своей работой, хлебом своих детей, своим благосостоянием, даже своей жизнью?

— Да, да… все мы рискуем, но я не хочу, чтобы наша любовь зависела от победы или поражения!

—

Хуан Пабло, быть может, я не сумела объяснить… послушай меня… может, я не сумела объяснить, или ты меня плохо понял! Игры никакой нет! Не будь слеп! Все, к чему ты прикасаешься, ты исчерпываешь до конца, и даже море в твоих руках покажется не больше глотка воды…

Малена продолжала говорить спокойно, а он опустился на стул.

— Никакой игры нет. Если я сказала, что мы отложим личные дела до победы, то это потому, что я уверена в нашей победе. Но и в случае поражения, где бы мы ни были — в тюрьме или в эмиграции, — все останется по-прежнему, и тогда мы поговорим о наших личных делах, о том, что действительно будет в наших руках, поговорим…

— Вопросов, требующих немедленного решения, не слишком много… — заметил он после паузы.

— Самый срочный — запрос железнодорожников. Их интересует, какую позицию займут североамериканские войска, базирующиеся в нашей стране, как только будет объявлена всеобщая забастовка. Имеется экстренное сообщение о рекогносцировках войск, эти сведения получены… через некоторых лиц. Этот вопрос не удалось изучить достаточно глубоко, но тем не менее существует надежда на то, что войска не будут введены в действие, если забастовка ударит по интересам «Тропикаль платанеры». Это было бы противоестественно — ведь лучшие люди Америки погибают на фронтах в Европе, Азии, Африке за свободу и демократию, а здесь, в одной из стран Американского континента, войска США будут оказывать поддержку правительству, которое само по себе является отрицанием всего, что они защищают.

— Так и надо будет сообщить железнодорожникам. Правда, я обычно был против подобных контактов, потому что это рискованно — выиграть ничего не выиграешь, зато можно случайно раскрыть свои карты. Но в конце концов, путейцы хотят выступать, имея верные шансы на победу.

— А вот еще одно срочное дело, — прервала его Малена. — Я говорю о человеке, который сумел бы проникнуть в контору управляющего тихоокеанским отделением «Платанеры».

— Сообщи, что он вскоре явится. И кроме того, предупреди Флориндо, чтобы этот человек не вздумал наняться работать грузчиком бананов. Это один упрямый мулат по имени Хуамбо.

— Есть также несколько предложений о разделении республики на определенные зоны. Нам следует уточнить, где мы должны говорить о хлебе, где — об освобождении, а есть зоны, где, собственно, нет никакой необходимости чего-либо требовать…

— Здесь — зона индейцев, которым надо вернуть землю, но это уже совсем другое дело. Сейчас речь идет о вовлечении людей в забастовку — одни пойдут на нее из-за хлеба, другие — ради свободы…

— Интересно, — заявила, входя, Худасита, — в этом гнездышке когда-нибудь будут есть или нет? Не правда ли, сеньорита, что это похоже скорее не на жилой дом, а на гнездо агути [73] посреди угольных полей?.. — И, по-прежнему обращаясь к Малене, она продолжала: — Вы не будете возражать против кофе с хлебом и только что сваренными бобами? Что, если мы подкрепимся, как вы думаете?

73

73.

Агути — млекопитающее из отряда грызунов, напоминает зайца.

— Мы попросим сеньориту, — вмешался Хуан Пабло, — чтобы она каждый день заходила сюда поесть, иначе мне здесь подают только холодные невкусные бобы.

— Сам виноват — дожидается, пока они остынут, и еще хочет, чтобы они были горячими, а что невкусные, так всякое бывает, иной раз и боб попадется плохой. К счастью, сейчас как раз удачные. Черные, вкусные — такие мне нравятся. Ну, я оставлю вас одних, не буду вам мешать, третий в такой компании — лишний. Заставьте его есть, сеньорита, а то этот сеньор совсем лишился аппетита, перестал обедать.

Худасита вышла — и между ними разгорелся спор. Кто за кем должен ухаживать? Ей пришлось покориться: все-таки в этом доме, поскольку брак в алькальдии еще не зарегистрирован, она была гостьей, и он на правах хозяина оказывал ей внимание.

Худасита вернулась уже в башмаках, как всегда, когда она собиралась в город, и в черной шали, которую носила с тех пор, как погиб ее сын. Она собиралась сопровождать сеньориту, чтобы та не заблудилась среди угольных полей. Худасита прошла через столовую и задержалась у входной двери — надо было, пока они прощаются, проверить, нет ли кого поблизости, но на самом деле ее глаза были устремлены скорее во внутренний дворик, чем на улицу. Она то и дело оглядывалась: ей захотелось увидеть целующуюся пару, ведь видеть поцелуй — это почти самому целовать; в прежние времена, когда еще был жив ее сын, ей нравилось проходить мимо мест, где парочки назначают свидания.

— Табио Сан!.. — задержалась Малена, прощаясь; переступив порог комнаты, он опять стал Табио Саном.

— Роса Гавидиа!.. — откликнулся он, провожая ее взглядом.

Она пересекла внутренний дворик.

— До скорого!..

Он вышел закрыть дверь, но так велико было искушение оставить ее открытой настежь: вдруг вернется Малена, исчезнувшая, словно видение, одетая, как невеста, во все белое — точно в убранстве из пепла.

XIX

— Тоба уехала далеко, мать, но Хуамбо вернулся. Хуамбо сменил Тобу. Анастасии нет. Анастасиа не приехала.

— А что делает Анастасиа?

— Выпрашивает милостыню там, где дома, и дома, и дома…

— Там, где дома, и дома, и дома, и откуда приехал сын…

— Да, оттуда, мать, оттуда приехал Хуамбо. Тоба далеко, сеньоры ее увезли…

— Тоба далеко, я знаю. Не увижу ее, жемчужину мою, Тобу, мою дочь. Отец похоронен тут.

— Отец похоронен тут, мать жива — и сын вернулся из-за погребенного и к живой.

Мулат старался говорить так же, как мать; ему казалось, что так он глубже проникает в душу человека, которому обязан жизнью и которого по вине патрона, выдумавшего историю с ягуаром, забыл на столько лет.

— Патрон плохой, не разрешал тебе приехать раньше, только под конец…

— Патрон далеко, там же, где Тоба, разрешение дал управляющий. Приснилось мне: мать очень плоха… — И после краткого молчания, пока столетняя мулатка прислушивалась, как бьется пульс пространства: жила она крохами воздуха — уже с трудом дышала, крохами света — почти ничего не видела, крохами звуков — глуховата стала, Хуамбо заговорил быстро и громко: — Самбито не возвращается туда, где патрон! Самбито служил ему всю жизнь, а Самбито беден-беден; патрон все берет у Самбито, а для Самбито — ничего, у Самбито все есть, и ничего своего!