Глаза Сатаны
Шрифт:
Про хозяина говорили, что он доволен положением жены и часто весело и разгульно проводит время в городе.
Ещё Хуан знал, что молодой хозяин очень любил мать, а у дочери с нею отношения всегда были натянутыми, не то, что с отцом.
– Хуан, – услышал юноша голос Ариаса, – что так рано пришёл?
– Хочу с самого начала понаблюдать за хозяйской дочкой.
– На чёрта она тебе сдалась? Нашёл, кем интересоваться! Она всё равно не для тебя, Хуанито.
– Я не по этой причине, Ар. Просто интересно, любопытно, что за девка эта хозяйская стерва.
– Тут ты верно заметил! Истинная стерва! Кровопийца! Хуже своего отца.
Скоро привели связанную по рукам молодую негритянку. Лицо её посерело от страха, она дрожала мелко, неудержимо.
Рабы сорвали с её тела одежду, и она предстала перед народом в чём мать родила. Никакого стыда она не испытывала. По-видимому, всё в ней сосредоточилось на предстоящем физическом мучении.
Ариас толкнул Хуана в бок, прошептав:
– Гляди! Вон она усаживается в кресло на веранде!
Хуан стоял не далее, как шагах в пятнадцати от девушки и её лицо хорошо было видно без шляпы.
Юноша обратил внимание на сильное напряжение, чувствующееся в нём. А в глазах блуждали искорки чего-то дьявольского, как казалось Хуану. И он никак не мог понять, что могла испытывать Габриэла от созерцания пытки.
Негритянку привязали к столбу так, чтобы она не могла сползти на землю и в молчании кистью обмазали тело тонким слоем патоки сахарного тростника. И только один голос прозвучал с издёвкой и чуть насмешливо:
– Какой товар пропадает! Лучше б дать нам позабавиться! Хоть удовольствие получат все, ха-ха!
Все головы повернулись к говорившему. То был высокий испанец, и Хуан вспомнил, что надсмотрщики именно о нём говорили, как о прежнем любовнике его Хавиты.
Он был довольно молод, но точно определить его возраст было невозможно. Ему можно было дать и тридцать и сорок лет. Слегка кучеряв, с очень маленькой бородкой и тонкими усами, отлично ухоженными. В лице можно прочитать наглость, самоуверенность и силу.
Это и был тот самый Амбросио, о котором так восторгались его товарищи надсмотрщики. В груди Хуана защемило чувстве ревности.
Солнце припекало всё сильнее, начали слетаться различные насекомые, и вскоре тело несчастной жертвы начало дёргаться, извиваться. Кричать она не могла – через рот была она привязана к столбу.
Уже прошло полчаса, а Габриэла продолжала внимательно наблюдать за мучениями жертвы. Её глаза неотрывно впились в лицо и тело негритянки. Хуану показалось, что она испытывает какое-то удовлетворение от созерцания человеческих мучений. Бледное лицо ничего, кроме напряжения, не выражало. Глаза широко раскрыты и словно застыли.
Юношу передёрнуло от затаённого страха. Он отвернулся, потом отошёл в сторону, ответив на вопрос Макарио о причине ухода:
– Ничего интересного в этом не вижу, Макарио. – Он ушёл, больше не желая лицезреть гнусное зрелище и жестокое выражение лица сеньориты.
Потом Хуан узнал, что на такое Габриэла решается только в отсутствии отца. Тот не допускал публичных зрелищ, ограничиваясь тайными экзекуциями и отдавая всё это на откуп надсмотрщикам.
Весь день Хуана преследовали видения лица Габриэлы. Но удивительное дело! Он наравне с отвращением и даже страхом, находил в себе странное стремление к этой странной девице. Его что-то влекло к ней. Разобраться в своих чувствах он никак не мог.
«Вот жизнь! – думал он частенько. – И поговорить не с кем. Был бы тут Омелько или хотя бы Демид! Свои люди. А Ариас? Он слишком прост, да с ним и не поговоришь по душам. Речь ещё не позволяет!»
Вечером Хуан узнал, что наказанная не умерла. Сеньорита всё же разрешила снять её с позорного столба. Но болела девушка больше двух недель, после чего была отправлена на плантацию сахарного тростника под попечение Челато.
Был жаркий день. Дождя давно не было, и до его прихода было ещё далеко. Южное побережье острова сильно страдало от засухи, в то время как на севере бушевали грозы с проливными дождями.
Хуан медленно ехал верхом на муле, осматривая плантацию, где работали его подопечные. Верзила-староста, завидев его, перестал нахлёстывать провинившегося раба, проводил белого недобрым взглядом. Юноша неожиданно обернулся и успел заметить этот взгляд. Стало прохладно спине, словно мороз пробежал по коже.
Староста тут же поменял выражение лица. И всё же у Хуана мелькнуло в голове, что с этим негром требуется быть очень осмотрительным.
Не проехал он и двухсот шагов, как обострённый опасностью слух уловил нечто необычное в шелестении стеблей тростника. Остановил мула, прислушался. Любопытство взяло верх. Тихо слез с седла, прокрался дальше, пока не услышал тихие слова, разобрать которые он не смог. Очень медленно и осторожно прокрался ближе. И через редкие стебли узрел двух негров, оживлённо о чём-то споривших громким шёпотом. Они так увлеклись этим, что не замечали опасности, нависшей над ними.
А Хуан тихо стоял и слушал незнакомую речь, сожалея, что ничего не может понять в ней. Вдруг один из негров заметил его, серость лица показала, что он смертельно испугался, рот так и остался открытым, пока второй негр не обернулся и не застыл в оцепенении.
– Если вы поведаете мне, о чём вы так горячо беседовали, то обещаю не наказывать, – спокойно сдерживая волнение, проговорил Хуан.
Негры переглянулись. Их страх усилился. Они ещё с минуту молчали, не в силах справиться с ним. Потом один стал сбивчиво говорить на плохом испанском, из чего Хуан мало что понял.
Он всё же выслушал его до конца.
– Я вас предупредил, – молвил он, злясь. – Вы мне не поверили. Ступайте к старосте и передайте о наказании «ананас».
Негры поднялись, переглянулись снова, понимая, что этот «ананас» в исполнении старосты означал в лучшем случае увечья, если не мучения до смерти.
Тот, что помоложе, что-то сказал товарищу, тот помолчал, потом обернулся к Хуану, пробормотав тихо:
– Сеньор, мы ничего такого страшного не делали! Простите, сеньор! Вы обещали не наказывать, сеньор! Вы выполните своё обещание, сеньор?