Глаза Сатаны
Шрифт:
– Трудно сказать, сеньорита. Её мать этого мне не говорила. Но очень просила отомстить, а, главное, обеспечить свою внучку в её будущей жизни. И я согласился ей в этом помочь. И, знаете, что толкнуло меня на это?
Габриэла вопросительно смотрела на юношу и постепенно глаза наполнялись тоской и страхом. Она молчала, боясь вымолвить слово. А Хуан тихо проговорил слишком суровым голосом:
– Помните то утро, когда вы приказали истязать рабыню, разбившую вашу чашку? И не это самое страшное, сеньорита, а то, с какими глазами вы наблюдали за страданиями этой несчастной. А потом её жених, мечтавший создать семью, поплатился жизнью, и никто не усомнился из вас в том, что вы совершаете смертельный грех, жуткое преступление. Преступление перед людьми и перед Богом
Габриэла побледнела, как полотно. Голова склонилась на грудь, дыхание с трудом вырывалось из её груди. Чётко выделялись синяки на этом исхудалом лице. А Хуан молча наблюдал, как что-то перекатывается в её горле, как она по-видимому, переживает услышанное и не может найти оправдание своим поступкам. И вдруг вскинула голову с расширенными глазами, крикнула громко:
– Это не я! Это всё отец! Он меня так воспитал! Это его наследие во мне, моего деда! Что я могла сделать, что противопоставить?!
– Брат ведь совершенно иной, как я слышал, – тихо молвил Хуан, словно этим подтверждая вину Габриэлы.
– Он пошёл в маму, Хуан! Она была слишком добропорядочной, и потому отец не любил её! И я к ней относилась прохладно. И в этом сказывается вина отца. Он постоянно втолковывал в мою голову всякий бред о превосходстве испанцев, об их благородстве и прочей чепухе! Боже! Что же делать?!
Они долго молчали, погруженные каждый в свои мысли.
Глава 21
Два дня Габриэла бродила в отдалении от людей и животных. Ей никто не мешал, никто не задавал вопросов. Хуан изредка поглядывал на неё, вспоминал тот злополучный вечер. Воспоминания продолжали будоражить его юное тело, но одновременно он понимал, что Габриэла слишком порочна по природе и не стоит поддаваться чувствам. Ведь он, по сути, ещё юное создание, ещё хранившее остатки благородства, совести и чувства собственного достоинства.
Он всё рассказал сеньорите. Всё, что мог, не нарушая обещания сеньоре Корнелии. Настойчивые просьбы Габриэлы не сдвинули Хуана с его позиций.
Часто перепадали дожди, приносящие некоторую прохладу и избавление от невыносимых москитов. Скота помаленьку прибавлялось, жизнь в долине налаживалась, а индеец Куамуру теперь был чуть ли не вождём этого маленького сообщества. К тому же Хуан всё же совершил налёт на усадьбу дона Рожерио и похитил двух надсмотрщиков, своего старостe Чичино и трёх других негров: Сибилио, Белисарио и Бванду-Фиделя.
Хуан до сих пор не рассказал Габриэле про болезнь дона Рожерио. И выкуп до сих пор никак не собирался. Лишь отец дона Атилио прислал три тысячи песо и умолял отпустить сына до окончательного сбора денег.
– Дон Атилио, – со вздохом говорил Хуан, – Поймите меня и вы. Мне тут долго нет возможности оставаться. А отпустив вас – и подавно. А я ещё не получил выкупа за сеньориту. Это ведь главное. И дел здесь много, которые требуют решения. А верить вашим идальго на слово у меня, право же, нет ни какого резона.
– Сеньор, я больше не выдержу! Умоляю, позвольте хоть избавиться от цепи! Даю слово, что не сделаю попытки убежать! Да и куда я могу убежать, когда до сих пор не знаю, где нахожусь. И сил у меня больше нет для такого предприятия! Умоляю вас, сеньор!
– Хорошо, дон Атилио. Я согласен освободить вас от цепи, но ни от всего другого. И с пищей будет лучше, но вы не должны делать попыток бежать.
– Клянусь всеми святыми и родными мне, сеньор! Я не нарушу своего слова!
В пещере теперь томились два надсмотрщика и негр Фидель. С последним обращались хуже всего. Но и с надсмотрщиками не намного лучше. Их почти не кормили, часто избивали и цепь не снимали ни на минуту. Они так и ходили, работали с этой тяжестью, придерживая руками, мучаясь от натёртостей.
Хуан частенько возвращался мыслями к Габриэле. Они иногда встречались, подолгу разговаривали, перебирали свои поминания. И изредка их обоих охватывал пожар бурной страсти. Они отдавались этому чувству с остервенением, с жестокостью, после чего расходились, словно ненавидя друг друга. Это было что-то странное, непонятное им обоим.
– Габриэла, – как-то сказал Хуан, – ты ведь не думаешь, что это любовь?
Она вскинула на него глаза. В них светились противоречивые чувства.
– Ты прав, Хуан. Это что-то такое, что понять я никак не могу. Я больше ненавижу тебя, чем отношусь к тебе по-доброму. Но что-то влечёт меня к тебе, и это только страсть, ничего больше! Но откуда она берётся? Боже!
– Нам лучше больше не поддаваться нашему чувству, Габи. Это ни к чему не приведёт хорошему. Ты согласна?
– Сейчас да, Хуан! Но будет ли так всегда?
– Давай попробуем, Габриэла. Хоть несколько дней!
– Скоро должно решиться с выкупом, Хуан! Что будет потом?
– Расставание, Габи. Что ж ещё? Разве будет возможность для продолжения наших встреч? Так будет лучше.
– Когда отец с братом готовы выплатить выкуп? – жёстко спросила девушка, не глядя на юношу.
– Я тороплю их, но сама понимаешь, что столько денег трудно собрать сразу, и дорога сюда достаточно длительная. Я хотел бы сам побыстрее всё закончить и исчезнуть с острова. Тут будет слишком опасно для меня.
– Я могла бы посодействовать тебе в этом, – несмело ответила Габриэла.
Хуан с удивлением посмотрел на девушку.
– Что ты хочешь этим сказать, Габи? Ты что задумала?
– Тут дело слишком щекотливое и трудное, Хуан. Я беременна.
– Этого надо было ожидать, – обескураженно ответил Хуан.
– Да, Хуан. Но дело в том, что это не твой ребёнок.
– Не мой? А чей же тогда?
– Это худшее, что могло произойти, Хуан. Это от того мерзкого мулата!
Хуан вспомнил, что негласно сам дал добро на насилие, и теперь вспомнил, что тот хвастал связью с сеньоритой. Острое чувство ревности и злости вдруг бросилось в лицо. Захотелось ударить Габриэлу, обругать, истерзать, уничтожить.