Глина
Шрифт:
«Отдай приказание, повелитель».
Таращусь на него. Что я могу ему приказать?
— Иди за мной, — говорю.
Увожу его от единственного фонаря. Он топает рядом, как огромный преданный пес. Идем молча, в глубокой тьме, а потом я обретаю голос, незамысловатый, глуповатый голос.
— Это Феллинг, — говорю я, когда вокруг появляются дома с палисадниками, мой мир. — Город, в котором я родился. Город, где я живу.
Дорога забирает вверх, к центру, мы идем по Чилсайд-роуд, Ректори-роуд, Краухол-лейн, вверх по Феллинг-бэнк.
Вокруг ни души. Огней тоже почти нет. Луна смутно
— Вот тут Хейганы живут. Дугги со мной в одном классе. Сестру его зовут Кэтрин. А это дом Уилсонов. Там наверху живет мистер Пью, парковый сторож. Винсент Грант, Элизабет Грант, Алоизий Томас Грант. Флинны. Минтосы. Дугаллы. Карры.
Ком не отвечает. Я поглядываю на него. А про себя повторяю: его там нет, его там не может быть. Вот только он есть, он идет со мной рядом. Я слегка касаюсь рукой его руки, чтобы убедиться, что он есть. Умолкаю и тут же слышу:
«Я здесь, повелитель. Отдай приказание, повелитель».
— Здесь Кинкейды живут, у них пес Бастер и кот Кит. Поттеры каждый август ездят в Кримдон-Дин в своем доме на колесах. Миссис Пенберти раз здоровалась за руку с Элвисом Пресли. У Тернеров сын умер от дифтерии. У Терезы Даффи есть частица истинного креста.
Раза два мимо проезжали машины, и мы застывали в тени; нас, похоже, не замечали, и мы шли дальше.
Я рукой указываю в ночь в разных направлениях:
— Бассейн вон в той стороне. Брайан Фелпс там тренируется в прыжках с вышки. Он участвовал в Олимпийских играх. Вон там мы играем в футбол. Болеем мы за Ньюкасл. Они не очень хорошо играют, но все равно лучше всех. Прямо за полем школа. В школе нас учат, что такое мир и кто такие мы, мы там пытаемся понять, что мы думаем, что можем себе вообразить и что создать. Трёп Паркер горазд трепаться, а так нормальный мужик. Вон там дедушкин огород. У него вкусные помидоры. Бабушка консервирует их на зиму.
Поворачиваюсь к нему.
— Ты слушаешь? — спрашиваю.
Он таращится мне в лицо.
— Ты думаешь? — спрашиваю.
Глаза у него темные, как дырки в глине в форме семечек от платана: ничто не проникает внутрь, ничто не исходит наружу.
— Откуда ты явился, Ком?
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
Веду его дальше. Выше больница Королевы Елизаветы, вся в огнях. Туда мы не подходим. К воротам сворачивает «скорая помощь».
— Это, Ком, больница. Тут мы почти все родились. Явились в этот мир.
Он опять переводит взгляд на меня.
— Сначала нас вообще нет, — говорю. — Потом мы возникаем у мамы в животе, потом вылезаем оттуда и попадаем в мир.
Воет сирена. Появляется еще одна «скорая помощь».
— И там же многие из нас уйдут из этого мира, — говорю. Потом задумываюсь над тем, что сказал. — Вернее, уйдет какая-то наша часть, — говорю.
Думаю дальше.
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
— Просто иди за мной, — говорю.
Теперь мы спускаемся вниз. Я перечисляю названия. Почта. «Гнедая лошадь». Клуб «Ветреный уголок». Свиноферма Ласки вон в той стороне. Рыбное кафе. Книжная лавка Джорджа Лэнга. Магазинчик Пирсона, там продают вкусный вареный бекон, бурый эль, масло в бочонках. Модный магазин Мей с его дурацкими финтифлюшками.
Дорога
— Привет, парнишка и верзила нездешний, — говорит он, хихикает, спотыкается, рыгает и бредет дальше.
— Это Джордин дядя Джо, — говорю. — Ничего, он все забудет.
Проходим мимо кофейни Дрэгона. Рассказываю, что мы туда все ходим, и стар и млад, там шепчут друг другу тайны, и пересказывают разные истории, и учатся курить, и там же влюбляются. Рассказываю, что мороженое там самое вкусное на свете, и горячий молочный коктейль я тоже впервые попробовал там. Веду его дальше, показываю кинотеатр «Корона», и «Танцевальный дворец», и магазины на Хай-стрит, толчею товаров в тамошних витринах, и вижу наши с Комом отражения в стекле, и останавливаюсь, и чувствую, что сердце сейчас перестанет биться — так это странно.
— Видишь, Ком? — шепчу. — Это ты, а это я. Мы вместе в этом мире.
Подходим к витрине ближе. Стоим посреди улицы. Смотрим на самих себя, а они — на нас. Я машу рукой.
— Подними руку, — говорю, и Ком поднимает руку и будто бы тоже машет.
Веду его дальше. Показываю закрытые ворота, за которыми пункт приема металлолома, переулок, в котором находится дядина типография. Рассказываю, какие у Майерсов подают пироги и бутерброды со свининой, рассказываю о судачащих взрослых и играющих детях, которые заполняют эти улицы днем. И вот впереди начинает маячить церковь Святого Патрика.
— А там живет Бог, — говорю. — Вернее, мы считаем, что Он там живет. А может, Он повсюду, но там Он больше всего, там мы к Нему ближе. Ну, или что-то в таком духе.
Облака бегут, и поэтому кажется, что шпиль вот-вот опрокинется. Я смотрю, как он заваливается, но это, понятное дело, обман зрения, ничего ему не будет.
— Все сотворил Бог, — говорю я. — Он за всем приглядывает и все знает.
«Я здесь, повелитель. Отдай мне приказание».
— А может, Он больше за нами не приглядывает и ничего уже не знает, — говорю. — Вот ты что думаешь, Ком?
Ничего, понятное дело.
Я наклоняюсь к нему совсем близко.
— А ты, Ком, веришь в Бога?
Молчит, понятное дело.
Стоим вместе, в молчании, во тьме, и никакого ни в чем смысла.
— И что мне с тобой делать? — вздыхаю.
Опять нет ответа. Мы стоим в молчании, минуту за минутой, и Ком делается мертвенно-недвижным.
— Ты что, ушел, Ком? — Шепчу и знаю, что часть меня, очень большая часть меня хочет, чтобы он ушел, чтобы превратился обратно в безжизненный ком глины, чтобы никогда не возвращался.
Дотрагиваюсь до него. Холодная глина.
— Ком? — шепчу.
И чувствую, как в него снова вливается жизнь.
— Пошли дальше. — Вздыхаю. — Покажу тебе, куда мы уходим, когда уходим.
49
Чтобы пройти в ворота, ему приходится нагнуться. У летучих мышей самая пора. Парочка сов охотится, ухает. Облака вокруг луны расступились. Мы идем дальше, под ногами Кома скрипит на дорожке гравий.
— Это кладбище, — говорю я. — Здесь похоронены тысячи людей. Многие мои родственники. Мои предки.