Глина
Шрифт:
Смотрю на него, жду. Он ухмыляется. Знает, что я хочу знать.
— Твоя мама… — говорю.
— Дрянь, — говорит. — Сука.
— Она больна.
— Она повернутая.
— Ты ей нужен.
— Плевать я на нее хотел, — говорит. — Тьфу!
И действительно плюнул.
— Вот тебе правда про мою мать, — говорит. — Она меня не хотела. Она меня не ждала. Представь себе, она говорит, что они с моим глупым папашей бросили все эти общие дела за два года до моего рождения. Говорит, что всего за месяц глянула себе на живот и говорит: «Чтоб мне провалиться, похоже, полна утроба!»
— Так не бывает.
— В
— Так не бывает.
— Ха! А потом она разглядела, что там из нее скоро вылезет, и захотела, чтобы ничего не было. Да только уже было поздно. От этого у нее мозги и скособочились. От этого, да еще от того, что она сидела с нами за столом, когда я убил папу.
Оскалился. Рискнул, подполз ближе. Чуть не прижимается лицом к моему. Я чувствую его дыхание.
— Да, Дейви. Когда я его убил. Убил его! Точно убил — мог бы с таким же успехом всадить ему нож в сердце. Помнишь, что я тебе в прошлый раз сказал? Он засовывал кусок пудинга в свою тупую глотку, а она хихикала над этим тупым «Взглядом на север» в телевизоре? Да, все именно так и было. Милая такая, немудреная семейная сценка. Но я смотрел на его лицо в ужасе, потому что он был мерзким уродом, потому что он меня достал, и тут я начал произносить про себя: «Умри, идиот. Умри». А он все пихает пудинг и пихает, и тут я начинаю выпускать слова наружу — сначала совсем тихо: «Умри, идиот. Умри». А потом погромче, и он уже слышит, таращится на меня из-за пудинга, а она поворачивает свое тупое лицо от «Взгляда на север». «Да, — говорю обоим, — я приказываю ему умереть», и они оба явно обалдевают, она кидается на меня, но тут я произношу вслух: «Умри, идиот, умри», — и он давай булькать и перхать и бухается на пол.
Стивен опять оскалился.
— Кто в это поверит? — шепчет. — Кто поверит, что у сына хватит жестокости убить отца? Да это почти такая же несусветная чушь, как верить в Бога и ангелов. Такая же чушь, как верить в ходячий ком глины.
Я молчу. Ответов у меня нет.
— Я не такой, как ты, Дейви, — шепчет он. — Я вышел из тьмы, из ничего, я был послан сюда, и у меня есть предназначение. Я не такой, как ты. И плевать я на тебя хотел.
Он плюнул мне в лицо, и я бросился на него, деремся дальше, я прижал его к земле, коленями встал на плечи, молочу кулаками. Схватил камень с земли. Поднял повыше. И тут он вдруг замер.
— Да, — шепчет. — Давай, Дейви. Размозжи мне лицо. Я жду. Давай убей меня.
Мне не двинуться.
— Давай! — говорит. — Может, так будет лучше и для тебя, и для твоего мира!
Ждет. Я ощупываю камень. Понимаю, им можно проломить череп. Но не могу, ни за что. Камень падает на землю.
— Вот и умничка, Дейви, — говорит Стивен. — Раз не можешь меня убить, так отпусти.
Я скатываюсь с него. Вижу, как Ком на четвереньках отползает от нас в заросли.
— Ком! — зову.
— Ком! — вторит Стивен высоким противным девчоночьим голосом.
Поднимается, отряхивает грязь.
— Странно, — говорит Стивен. — Вот теперь я перестал верить в вас обоих. Оба вы были всего лишь первой попыткой. Оба были лишь шагом на моем пути.
Ком дальше ползет во тьму, исчезает из виду.
Голос Стивена летит следом.
— Умри, Ком, — выдыхает он. — Замри.
Я не дышу. Стивен улыбается.
— Ты
Проводит руками перед моим лицом.
— А ты считаешь себя таким хорошим, да? — говорит. — А ведь забил пса. Желал Черепу смерти. Помог сотворить истукана, который помог убить Черепа. Собирался убить Кома. Ну да ладно, тебе-то будет благодать. Будет простая немудреная жизнь.
Я всмотрелся во тьму его глаз.
— И вот тебе еще одна мыслишка — на обдумывание в этой твоей немудреной жизни, — шепчет он. — Если бы в ту ночь ты не сбежал, как нюня, домой в кроватку, юный мистер Черрис, возможно, остался бы жив.
Стивен улыбнулся снова, еще раз провел руками перед моим лицом.
— Все кончено, — шепчет. — Быть тебе опять глупым простаком, Дейви.
И исчез, остался только я, один у каменоломни, глухой ночью.
53
Я искал Кома. Шептал его имя. Ползал на четвереньках сквозь заросли. Хотел уже бросить это дело — и тут наткнулся на него. Позвал, но он лежит мертвым грузом. Попытался за него помолиться, только какому богу? Какой бог возьмет к себе Кома? Заморосило, я наклонился над ним. Вода впитывалась ему в кожу, понемногу возвращая его назад в землю. Я вскрыл ему грудь, пальцами начал шарить там, в глубине. Отыскал медальон, вытащил, заделал дырку. Дождь припустил сильнее.
— Прощай, Ком, — говорю.
Подставил лицо под струи. Они смыли грязь, кровь и слезы. Потом — домой. Уже светало. Над Феллингом нависли тяжелые свинцово-серые тучи. Барабанил дождь. Я проскользнул в дом. Помедлил у входа. Услышал, как родители дышат во сне. Открыл дверь их спальни, заглянул. Ждал, что они проснутся, увидят меня.
— Я здесь, — шепчу, но они и не пошевелились.
И я почувствовал себя Комом — тяжелым, тупым, неповоротливым, — будто и я на самой грани жизни и смерти. Почувствовал, что меня сейчас смоет прочь и я исчезну.
— Я здесь, — шепчу громче.
Никакого отклика. Может, они видят во сне, как я стою, закрываю дверь, ухожу? Вернулся к себе, спрятал одежду, спрятал медальон. Выглянул в бескрайнюю ночь. Кто все это думает? Кто во все это верит? Кому все это снится? Тут ничто обступило меня, и я провалился в сон.
Часть четвертая
54
Время, говорят, не стоит на месте. День сменяется ночью, ночь снова днем, он опять ночью. Прошлое, настоящее, будущее. Ребенок, подросток, взрослый. Рождение, жизнь, смерть. Но нам случается застрять во времени. И дальше уже не двинешься.
После той ночи в Саду Брэддока никто больше не видел Стивена Роуза. Но воспоминания возвращались ко мне вновь и вновь. Все раз за разом снова происходило в моих мыслях и снах, в некоем бесконечном настоящем. Мне казалось, что Стивен мелькает в толпе на Хай-стрит или центральной площади. Мне казалось, что я вижу его в тени на кладбище, или в парке Святой Холм, или за досками, которыми заколотили ворота в Сад Брэддока. Но, вглядевшись, я понимал, что ошибся. Это был кто-то похожий, или бродячая тень, или собака, или птица, или кошка, или просто игра воображения.