Глубокий рейд. Записки танкиста
Шрифт:
— Ну, что же ты замолчал, — обратился к нему парторг. — Продолжай.
— Я хотел сказать, что знают меня с плохой стороны. Часто я к своему делу относился не так, как надо было. Потому мне теперь многие товарищи не доверяют…
— Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал кто-то из присутствующих.
— Знаю я, что не достоин пока просить партию о принятии меня в кандидаты. Но я хотел сегодня сказать всем партийным и непартийным товарищам, что буду стремиться к тому, чтобы быть таким, как те, которые сегодня приняты в ряды партии. Сделаю все, чтобы стать настоящим солдатом, защитником Родины. Даю слово
Кирсанов быстро отошел от стола.
— Ты хотел высказаться, Закиров, — сказал Стрельчук. — Даю тебе слово.
Но Закиров не пошел к столу, a встав с места, быстро проговорил:
— Кирсан молодца! Правильным словом выступил. Нада верить, раз обещанье давал. Перед партией врать не станет. Пусть старается, делом докажет, тогда принимать будем.
— Да, товарищи, Кирсанов делом должен доказать, что он стал другим человеком, — внимательно вглядываясь в лица слушателей, произнес Кудряшов. — Чтобы вступить в ряды партии, надо стать передовым, примерным воином. Звание члена партии — высокое звание. Оно обязывает каждого из нас, коммунистов, не только быть хорошим, добросовестным человеком, а быть лучшим, чтобы вести за собой других, быть в авангарде. Я уверен, что Кирсанов сдержит свое обещание и заслужит наше доверие. Тогда мы с большой радостью проголосуем и за него, как за нового кандидата в наши ряды. Нам всем понятно стремление советских людей теснее связать свою судьбу с партией, борющейся за высшее человеческое счастье.
Все внимательно слушали замполита, и в сердце каждого танкиста росла твердая уверенность в том, что никакому врагу не одолеть того народа, у которого есть такая мудрая руководящая сила, как испытанная в борьбе партия коммунистов, состоящая из людей особого склада, спаянных единой всепобеждающей идеей.
За дверью землянки выла вьюга. Порывами ветра в щели у входной двери нанесло небольшие гривки снега, который, подтаивая, образовал на земляном полу мокрое пятно. Пламя коптилки то и дело дрожало и ложилось, почти угасая, но язычок его снова выпрямлялся, и в землянке становилось светлее и уютнее.
— Полученное нами задание будет для многих из нас лучшим экзаменом. Мы должны проявить мастерство и отвагу, стойкость и героизм, — заканчивал свою речь замполит.
Собрание длилось еще минут сорок. Парторг Стрельчук получил много заявлений, в которых танкисты просили считать их коммунистами, если в боях с врагами они отдадут свою жизнь за Родину.
Собрание кончилось, но мы с Кудряшовым долго еще говорили о наших людях, о боевой технике и обо всем, что было поручено нам партией и командованием, за что каждый из нас отвечал головой. Завтра чуть свет нужно было выехать на рекогносцировку, a еще через несколько часов начать прорыв линии фронта.
В пять часов утра все были уже на ногах. Вьюга прекратилась, наступила полная тишина. Было слышно, как падали срывающиеся с деревьев хлопья снега. Хруст сломанной под ногами ветки казался необычайно громким и резким. Под размашистыми лапами елей и стволами высоких частых сосен было еще совсем темно. Меж верхушек деревьев, казалось, совсем низко, почти над самым лесом, виднелся серебристый серп месяца. Его призрачный свет заполнял пустые полянки, смягчая неясные Контуры засыпанных снегом кустов бузины и рябины. Морозный воздух приятно щекотал ноздри. Снег блестел жемчужными россыпями льдинок. Все было похоронено под его белым саваном. Толстым слоем он покрывал и поле, и лес, и мирные домики украинских деревень, и луга, и сады.
И в это морозное утро я видел вечно не угасающую жизнь. Пробив в снегу узенькое отверстие, высунула над сугробом головку лесная мышь и, зорко осмотревшись по сторонам, побежала к сосне, оставив за собой цепочку едва заметных следов. Из кустов орешника выскочил испуганный заяц. Он сел на задние лапы и, уставившись раскосыми глазами на танки и стоявших возле них людей, настороженно поводил длинными ушами.
Кто-то хлопнул в ладоши. Заяц вздрогнул, подскочил и, высоко подбрасывая зад, помчался вдоль землянок. Вслед косому понеслось улюлюканье десятка голосов. Прижав уши к спине, почти не касаясь земли, заяц исчез в кустах.
На ветки рябин навалило столько снега, что они, согнувшись в три погибели, с трудом выдерживали его тяжесть, склоняясь почти до самой земли. Но вот, слегка потрескивая, едва заметно вздрагивая, ветви распрямились, и с них посыпались тяжелые хлопья снега. Деревья сбрасывали с себя давящий их груз.
В открытом поле было гораздо светлее. По глубоким сугробам, наметенным пургой, не стихавшей за последние сутки, ехать на автомашине было немыслимо, поэтому мы отправились на рекогносцировку в танке.
Танк шел, как корабль по волнам, то он нырял в сугробы, то выбирался на равнину, пробив очередной занос. Это продолжалось до тех пор, пока танк не выехал на дорогу. Там он пошел спокойнее.
Непрекращающийся поток машин укатал проезжее полотно дороги. Однако машины двигались как-то рывками; то вдруг они останавливались, буксовали на месте, и тогда поднимался шум, начиналась ругань. То почти весь поток одновременно трогался с места, и машины, набирая скорость, двигались дальше до очередного затора.
Плестись в хвосте этой колонны было делом нудным и, главное, медленным. Нам же нужно было засветло подойти к передовой. Поэтому танк круто свернул с дороги и, поднимая гусеницами вихри взрыхленного снега, понесся целиной вдоль ползущей колонны.
Обогнав ее, мы снова выскочили на дорогу и на максимальной скорости помчались вперед, миновав разбитую накануне вражеской авиацией деревушку, все ближе и ближе подходя к передовой.
К началу рассвета мы стояли уже в небольшой роще, метрах в восьмистах от переднего края, и разминали затекшие ноги и руки, маскировали машину. Набросив на танк большой белый брезент и растянув концы его в стороны, мы убедились, что даже на довольно близком расстоянии трудно было в этом белом холме узнать танк.
Надев белые маскировочные халаты, рассредоточенной цепочкой двинулись мы к едва различимым впереди окопам наших стрелков, занимавших оборону по руслу промерзшего и занесенного снегом ручья.
Окопы противника находились от наших на расстоянии двухсот метров. Когда мы почти уже подходили к первому ходу сообщения, ведшему к главной траншее, пулеметы противника открыли по нас огонь. Пули поднимали вокруг фонтанчики снежной пыли, и мы вынуждены были ползком пробираться к ходу сообщения.