Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
самом деле, почему бы этим двум женщинам и не иметь каких-нибудь общих интересов?..
— А Антонину Андреевну все поминают у нас в Дворцах, — проговорил Валюшицкий, подобрав листок
и протягивая его Ключареву. В его улыбке витали добрые воспоминания.
Ведь было время, и его самого, Валюшицкого, лечили наговорами против тетки-Лихорадки, против
господыни Молнии-Блискухи и дурного глаза: “Идите вы, сглазы, на мхи, на болота, на топкие оржавинья, на
сухие лесы… Там вам курганы-погуляны, где солнце не греет, где песни не поют, где гуси не кричат…”
Можно представить, как удивлялась доктор Антонина Андреевна, только что кончившая институт, слыша
над постелью больного этот заунывный плач! Неулыбчивая темноволосая девушка, она входила в избу прямым
и ровным шагом, и от ее белого, белее первых снегов, докторского халата шел холодящий запах лекарств,
похожий на запах купальских трав, так что не одна бабка поглядывала на нее из уголка с боязливым
восхищением: уж, впрямь, не оттуда ли пришла эта красавица, не из тех ли неведомых полещуку краев, где небо
так близко сходится с землей, что женщины, стирая белье, вешают его на рога молодого месяца?
— Да… Антонина Андреевна… — тихонько повторил Валюшицкий, задумавшись.
Ключарев все еще копался в бумагах на столе и не поднимал головы. Только покончив с этим, он
выпрямился, мимолетно проведя рукой по векам, словно снял невидимую паутину, которая мешала ему
смотреть.
— Ты ночуешь в Городке? — спросил он Валюшицкого. — Тогда, может быть, ко мне? Квартира ведь
пустая…
Но тот так энергично затряс вдруг головой, разом возвращаясь от своих воспоминаний к сегодняшним
заботам, так горячо воскликнул: “Нет, я уж в Дворцы, Федор Адрианович!” — что Ключарев понял: ни в каких
напутственных словах нужды больше нет.
Он просто крепко, ободряюще сжал ему руку:
— Ну-ну, бывай!
А про себя подумал: “Полтора года назад и Любиков и Братичах начинал не с лучшего. Нет, не с
лучшего!”
I I . Б Р А Т И Ч И Г О Д Н А З А Д
1
Любиков раньше не считался в районе активистом. Он приехал в сорок девятом году к брату, который
заведовал здесь артелью, встал на партийный учет, и, поскольку парень он был не бойкий, но грамотный, его
определили пока что заведовать парткабинетом. Так протекло два года. В районе совсем недавно прошла
коллективизация, потом укрупнение. Глухим полесским вёскам, хатам под соломенной кровлей предстояло
сделать шаг, равный нашему двадцатилетию.
И первые тракторы, которые прошли здесь по заболоченной, почти девственной земле, оставили
глубокие борозды. Но это были еще только первые борозды! Двадцать колхозов района, как двадцать разных
миров, двадцать планет со своим удельным весом и особой скоростью! То, чего Большаны достигли за один
годовой оборот, Лучесам, Братичам или Дворцам представлялось пока недосягаемым.
— И не волнуйся ты, пожалуйста, Федор Адрианович, — говорил, посмеиваясь, еще год назад Пинчук,
верный своей привычке находить во всем хорошие стороны, — есть у нас два колхоза-миллионера, первые по
области, — значит, результат нашей работы налицо. Никто пока что большего и не спрашивает.
Пинчук взял себе за правило относиться благожелательно к людям, с которыми ему приходилось
работать. Он был опытный, старый хозяйственник, и, когда Ключарева, вчерашнего лектора обкома, выбрали в
районе первым секретарем, он и ему от всей души готов был протянуть руку помощи и поддержки. Он даже
мирился с неспокойным, трудным характером Ключарева: перемелется, мука будет! Но время шло, стиль
работы Ключарева все как-то не определялся, не ложился в общую колею, и понемногу Пинчук стал наблюдать
как бы со стороны, во что это выльется и обо что споткнется первый секретарь, потому что не мог же он не
споткнуться в конце концов!
Одно время Пинчук думал, что таким камнем на пути Ключарева станет Любиков.
В Братичах тогда председателем колхоза был неразговорчивый, угрюмый на вид человек. Он редко
выступал на районных собраниях, разве только если его спрашивали в упор. Сведения и отчеты подавал с
опозданием, отговариваясь тем, что сам малограмотный, а другим не доверяет, но все распоряжения начальства
принимал безропотно, без единого возражения, чем весьма нравился Пинчуку. Когда в Братичи был спущен
план развития животноводства, явно превышающий возможности того года, председатель и тут не сморгнул.
Зимой у него была бескормица, скотина падала, но весной он все-таки нашел выход…
Ключарев, когда узнал, схватился за голову. Это было в перерыве после двухчасового доклада Пинчука.
Шло совещание районного актива. Секретарь поднялся за столом, багровый, почти такого же цвета, как
скатерть, и заговорил тонким от волнения голосом:
— Для чего у нас планы составляются, товарищи председатели колхозов? Ради одного дня, чтобы
отчитаться, отвести от себя критику и прожить этот день спокойно? Или мы смотрим дальше? Или мы всерьез
собираемся хозяйствовать на этой земле? Пинчук зачитал сводку: Братичи выполнили план животноводства.