Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Как?
— Ну вот, чтоб, значит, у нас в Братичах тоже машины застучали, — упавшим голосом пробормотал
Скуловец и изобразил ладонью что-то вроде вращения пропеллера.
— Слушай, так это же прекрасное название!..
— Не вышло.
— Почему?
— Парнишка этот из района сказал: нельзя, без… безыдейно, — выговорил Скуловец, видимо, с трудом
запомненное слово. — Говорит, вы всегда, Братичи, неспокойные какие-то, не знаешь, что от вас ждать. Колхоз
не цирк, а дело серьезное. Назовите его, говорит, именем Чапаева.
— Чапаев был хороший человек.
— Я его и не хаю. Але так сталось, что мы колхозу своему вроде не хозяева. Председателя, говорит, вам
пока не направляем, а предлагаем вашего же бедняка Шагиду Андреяна. А мы уже только рукой машем: что ему
про Андреяху рассказывать? Если наш колхоз, так наш, а если его — пусть сам назначает, кто ему взглянется.
Ключарев, словно обожженный, бросил недоеденную картошку, взволнованно прошел, по хате. Лоб его
покраснел, как всегда бывало у него в гневе. Скуловец следил за ним исподлобья зеленоватыми прищуренными
глазами, ожидая, что последует дальше. Бабка Меланья в черном платке, туго стянутом у подбородка, принялась
собирать посуду все с тем же строгим и осуждающим выражением.
“Ну, вот оно тебе малое в большом. Проклятая мелочная опека! Всякую охоту у людей отбивает”, —
думал Ключарев, ходя из угла в угол.
— А почему ты, Скуловец, не мог ко мне в райком прийти? Меня-то ты знаешь?
— Так я думал, ты серчаешь, большим начальником ведь стал, — хитро проговорил Скуловец, усмехаясь
глазами. Но, увидев, как Ключарев побледнел задохнувшись от обиды, сразу стал серьезным.
— А я бы и пришел, Адрианыч. Посмотрел бы еще, как новый председатель хозяйствует, и пошел, что ты
думаешь!
Услышав наконец, что речь зашла о Любикове, Ключарев глубоко вздохнул и сел на лавку.
— Ну, а чем же вам новый председатель не показался? Ведь вы за него голосовали?
Скуловец слегка пожал плечом.
— Да нам хоть этот, хоть другого привезите…..
Наступило тягостное молчание. В комнате все больше и больше темнело от наплывающих туч. Бабка
Меланья сполоснула чашку, обтерла ее тряпочкой, прибрала к месту и встала спиной к белой печке —
маленькая, сухая, в юбке до пят, в просторной кофте.
— Где это видно, чтоб в грязь зерно бросать? — вдруг громко сказала она. — Новый председатель сказал:
будем канаву копать и на болоте хлеб сеять. По миру пустить хочет!
— Что ты, бабушка! Ведь вы осушите болото, внесете химические удобрения, еще какая земля станет!
Вот, например, в Охрянском районе, в колхозе имени Молотова…
— Не будет на болоте хлеба, — упрямо сказала бабка.
— В колхозе Молотова, Охрянского района…
— Ты его послушай, Меланья, послушай только…
Бабка сверкнула глазами на Скуловца:
— Корову мне поить, а не байки слушать.
И, круто повернувшись, вышла, унося ведерко. Ключарев только вслед ей посмотрел.
На крылечке она постояла перед сплошной завесой ливня, вздохнула, задумалась вдруг о чем-то своем.
Пустой дом: ни внучонка, ни сына, ни дочери… Была бабка, как дерево, вся в листьях. Стала — как сухой сук.
Пятерых носила — и ни одного! Дочь первыми родами умерла, в чужой семье. Сына в Германию угнали… Что
с ним сталось, так ничего и не узнала. Троих маленькими схоронила. Бог дал, бог взял… Взял, да не дал!
Корова, почуяв хозяйку, замычала из хлева, бабка накинула рядно, что висело на гвозде, и заспешила
через двор. Когда она вернулась в хату, мужчины разговаривали мирно, близко заглядывая друг другу в лицо.
— И бригады перешерстить, Адрианыч, следует. Я хоть про нашу… Андреяха как разбивал? Веревочкой
отмерил. Хаты возле выгона — значит, животноводческая, а с другого конца — полеводческая. К Антону Стрехе
всеми Братичами за рассадой ходили, что капуста, что помидор у него! Но не с того боку Стреха живет, а
назначено ему конюхом быть.
— Поедем-ка в бригаду, Иваныч, — сказал Ключарев, нетерпеливо поглядывая на окна.
Весенние дожди быстры. У них одно дело: смывать лежалый снег с полей, промывать небо, как оконное
стекло. И ветер уже шуровал метлами по тучам, разметая их с мартовского неба.
— Поедем, поедем! — весело согласился Скуловец.
Перед дверью, когда уже попрощались с хозяйкой, Ключарев еще раз обернулся к ней:
— А знаешь, бабушка, как плохо живет ваш новый председатель? Не накормлен, не обмыт. Пожалела бы
его ты, взяла бы к себе пока что. А там переберется еще куда-нибудь, жену из Городка перевезет.
— Двое их?
— Маленький есть.
— У меня и на троих места хватит, — сказала Меланья, поджимая губы. — Нельзя молодому мужику
долго-то без семьи жить.
Они тронулись в путь по прошлогодним колеям, которые, как маленькие ручьи, были полны бегучей
водой.
Ключарев прыгающим карандашом записывал в блокноте для памяти: “Первое. Из правления звонить в
область, в кинофикацию, чтобы сейчас же прислали в Братичи самолетом картину “Чапаев”. Завтра звонить
снова. Каждый день звонить, пока не пришлют. Второе. Помочь Любикову отобрать людей для экскурсии в
колхоз Молотова, Охрянского района. Бабку Меланью обязательно. Третье. Чтоб мелиоратор прочел лекцию,