Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
колхозник даже не думал об куске хлеба и заботы не имел. Вот сбылись ваши слова: уж о хлебе в Большанах
гутарки сегодня нет.
— Денег надо на трудодень побольше.
— Это надо.
“Он и о хлебе нарочно, — упрямо подумала Женя, идя следом за Ключаревым, — чтобы только свою
заботу показать”.
Они вошли в правление колхоза. Два дюжих мужика сидели у дощатого стола возле затворенных окон и
под отчаянный мушиный звон сражались в шашки. Вместо фигур на доске лежали зубчатые металлические
крышечки от пивных бутылок.
Ключарев поздоровался буднично, без наигранной начальственной бодрости, оглянулся, сморщившись,
ногой отшвырнул окурки.
— Нет Блищука?
— Нет, товарищ секретарь.
— А вы играете?
— Играем.
— Дежурите?
— Дежурим.
— Стережете дом? Убежать может? Давайте и я с вами сыграю, раз нет у нас в такую горячую пору
другого занятия, — помолчав, предложил он.
Игроки нерешительно вздохнули и расставили пивные жестянки.
— Значит, сколько выпил председатель, столько и фигур?
— Да не… — виновато возразили игроки. — Здесь больше от ситра!
— Играли серьезно, страстно. Женя присела в сторонке на скамью и тоже невольно следила, вдумываясь
в каждый ход…
Первую партию Ключарев проиграл. И хотя Блищук уже пришел и стоял тут же, у доски, подбадривая
игроков, он вновь расставил шашки и вторую партию свел вничью. Ободренный миролюбивым настроением
секретаря, Блищук предложил ему весело:
— Что с Максимом? Со мной сыграйте…
Но Ключарев уже встал и прошел в соседнюю комнату — кабинет председателя, где на бревенчатых
стенах, кроме похвальных грамот под стеклом и в рамочках, висело несколько пышных снопов льна. Бубенчики
головок чутко вздрагивали от тяжести шагов.
— Ну вот, Блищук, хочу знать, долго ты еще с нами будешь в прятки играть? — негромко сказал вдруг
Ключарев. — Половину хозяйства разорять, а из другой рекорды выколачивать? — И, не дав ничего возразить,
спросил: — Сколько в этом году дашь на трудодень деньгами?
— Думаю…
Блищук осторожно повел глазами в сторону Жени: мол, неизвестно мне, кто такая.
Женя безразлично отвернулась к окну и принялась разглядывать колодец с длинным журавлем, пепельное
небо…
— В Братичах всего двести восемьдесят хозяйств, доход получили восемьсот сорок тысяч, миллионерами
не стали, а на трудодень колхозникам дали больше.
— Так мы ж еще зерном…
— Когда было последнее общее собрание?
— В мае. В середине.
— Итоги за полугодие обсуждали с колхозниками?
— Нет… ревизионная комиссия…
— Скот продавали?
— Да…
— А с общим собранием не согласовали?
— Так это самое легкое дело, — оживился Блищук. Стремительные вопросы Ключарева, жесткий тон,
видимо, сбивали его с толку. Ему хотелось отдышаться, обрести привычное спокойствие. — Самое легкое дело,
— повторяет он. — Собрание против не пойдет. Если я скажу: продадим тысячу голов, — все крикнут “добре!”
Женя невольно оборачивается: такая недобрая звенящая тишина настала вдруг в комнате. Блищук и
Ключарев сидят друг против друга, как на поединке, за лохматой байковой скатертью.
Какое лицо у Ключарева! Словно Женя увидела его в первый раз. Глаза сужены и остры, как лезвия, но
самые различные выражения тенью облака проходят по нахмуренному лбу и в уголках рта. Досада, гнев,
странная жалость, стыд за другого человека… Жене казалось, что он вот-вот обрушится на Блищука, багровея
от ярости, как тогда на старика-сторожа, у карантинного поста.
А он сказал совсем тихо:
— Значит, на вас одном колхоз держится? Без вас, Блищук, все бы прахом пошло?
Они замолчали на несколько секунд. Ключарев посмотрел на Женю рассеянным взглядом, как на пустое
место, и перевел взгляд дальше, на окно.
— Сколько заготовлено торфу?
— Уже девять тысяч тонн, — оживая, вскинулся Блищук. — Накопали столько, что на весь район хватит!
Ключарев тяжело встал:
— Хорошо, едем. Посмотрим.
Жене он сделал рукой неопределенный знак: “Ну что ж, мол, идемте пока с нами. До вас еще очередь не
дошла, как видите”.
Женя торопливо побежала к машине.
Болото было густозеленое, перепаханное черной канавой.
— Туда не проехать, — забеспокоился Блищук, — завязнет машина.
— Ничего. На “победе” не проедем — пешком пройдем.
Он перепрыгнул канаву — сапоги его по головку ушли в мокрую мягкую почву — и, обернувшись, видя,
как Женя тоже уже примеривается перескочить, сказал не ей, а скорее ее нарядным белым босоножкам:
— Обождите здесь.
Женя послушно осталась на месте, провожая Ключарева только глазами. Райкомовский шофер Саша,
флегматичный парень, вышел на травку поразмяться. Из кармана достал яблоко-скороспелку и надкусил его с
хрустом. Брызнул белый сок.
Было уже далеко за полдень, что-то жужжало в воздухе или в Жениных ушах. Она опустила голову на
руки и закрыла на мгновение глаза, под ложечкой у нее сосало…