Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Слово “фольклор” было для него новым, но он так понятливо вслушивался в каждое слово, глаза его
светились такой любознательностью, что Женя рассказала несколько подробнее, чем хотелось бы ей говорить с
Блищуком.
— Ага, теперь понятно. В Большанах найдется кое- что и по вашей части, я думаю.
Он усмехнулся ее удивленному взгляду:
— Ключарев — в районе, я — здесь. Каждому месту свой хозяин.
2
Председатель райисполкома Пинчук давно
по-своему привязался к этому человеку. По крайней мере рассудил, что лучше терпеть скверный ключаревский
характер и хозяйничать в передовом районе, чем быть в паре с секретарем райкома солидным, спокойным,
обходительным, но отстающим.
— Из двух зол одно всегда меньшее, — говаривал Пинчук своей жене Анне Васильевне, укладываясь
после хлопотливого рабочего дня в просторную супружескую кровать. Над его головой тикали на гвоздике
серебряные часы-луковица, сквозь дверку гардероба просачивался сладковатый запах нафталина… Анна
Васильевна расчесывала на ночь длинную черную косу, еще достаточно густую и мягкую для ее сорока лет.
— Хорошо мы живем с тобой, Анечка, — вздыхал Пинчук, с наслаждением потягиваясь. — Большое есть
в этом удовлетворение — идти в жизни правильной дорогой. И войну, слава богу, пережили, и выговоров в
личном деле нет. Помнишь, в сорок пятом году посылали из обкома в Глубынь-Городок, так все хвостами
вертели: далеко, глухо, бандиты по лесами… А я не отказывался: ведь послать все равно пошлют, зачем же себе
зря репутацию портить? Как дело пойдет, еще неизвестно, но один плюс в биографии уже есть: не испугался
трудностей Максим Пинчук!
— Ладно уж, храбрый, — проворчала Анна Васильевна, вынимая из волос шпильки. — Начинал-то все
ты, а приехал Ключарев на готовое, и кто о тебе теперь вспомнит? И кандидат Ключарев, и депутат Ключарев…
— Нет, ты не права, Анечка, — мягко возразил Пинчук, — далеко еще он не на готовое приехал.
Жена тронула у Пинчука самое больное место. Почему, почему все сердца в районе повернулись вдруг к
Ключареву, как подсолнечники к солнцу? Чем он их околдовал? Ведь он не был, как Пинчук, доброжелателен и
приветлив со всеми; он бурей носился по району, вкапывался в ненужные мелочи, ругался, высмеивал, стучал
кулаком (Да, да! Были и такие случаи!), а потом садился за один стол с обиженными, пренебрегая всякой
субординацией. Где здесь была логика? И все-таки год от году Ключарев рос ввысь, как дерево, а Пинчук… что
ж, ему было неплохо и в его тени!
— Я за первым портфелем не гонюсь, Анечка, — рассудительно говорил он, подавляя в себе тот тонкий
росток обиды, который, если б Пинчук дал себе труд попристальней вглядеться в него, может быть и навел бы
его на правильные размышления: в чем отличие между ним и Ключаревым. Ведь иногда разными путями
приходят люди к истине!
Но жена отвлекла Пинчука другим, довольно занимательным разговором:
— Как хочешь, Максимчик, а мне очень подозрительны эти постоянные разъезды Раисы Степановны, —
сказала она. — Ну, пусть ее родители старые, слабые, пусть у них там чудные места, море, климат, мальчику
полезно, только, мне кажется, все это больше для отвода глаз. Я спрашиваю самого: “Как это вы, Федор
Адрианович, чуть не по полгода один живете?” Улыбается: “Ничего, я привык по-солдатски”. Хороша
привычка! Скрывают что- нибудь, как думаешь?
— Не-ет, — задумчиво откликнулся Пинчук, — тут все в порядке. Живут тихо, связей у него на стороне
нет.
— В тишине еще не вся радость, — вздохнула Анна Васильевна, разглядывая в круглом зеркале свои
раздобревшие черты. — Помидоры хорошо уродились нынче, вот что. Надо бы достать бочонок для засола…
— Хорошо, я позвоню завтра Колесниченко в артель… — И мысли Пинчука пошли уже окончательно в
другом направлении.
На следующий день ближе к обеду в райисполком ворвался Перчик, районный ветеринар, маленький,
пузатый и крикливый человек.
— Я к вам, Максим Петрович! — закричал он еще от порога, вытирая платком потное, розовое, словно
надутый детский шар, лицо. — К Ключареву толкнулся, его нет на месте, а дело не ждет. Я опять о Блищуке,
как уж себе хотите!
— И Блищук не святой, — примирительно сказал Пинчук, отметив про себя: “Сначала, значит, все-таки к
Ключареву зашел”. — Кроме того, что он председатель лучшего колхоза в области и портрет его в “Огоньке”
печатали на обложке, заслуг у него особых нет, сколько я знаю.
Пинчук любил говорить так: то ли всерьез, то ли в шутку — понимай, как хочешь, лишь бы выиграть
время и не ошибиться в окончательном решении. А с Блищуком действительно поворачивалось все как-то уж
слишком сложно.
— Ну что? — спросил он устало. — Что там опять?
— За грудки я сейчас с ним схватился, можете выносить мне порицание по любой линии! — вскочил
присевший было на краешек стула Перчик и забегал мячиком из угла в угол по кабинету. — У меня свое дело,
Максим Петрович, и я за него отвечаю! У меня не журнал “Огонек”, а свиноматки поросятся! Меня рекорды по
другой отрасли не интересуют.
— Ближе к делу, Абрам Львович, — сказал Пинчук и опять ревниво подумал: “Интересно, а у Ключарева