Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— А здесь бы площадку для танцев надо, — сказал Ключарев. — Нет в проекте? Ну и пусть. А вы
поправьте проект. Мастера свои, руки тоже свои.
Кажется, и он почувствовал, что этот клуб должен стать самым сердцем Дворцов, любимым местом, где
можно будет вечерком посидеть на воле, покурить с соседями, как и сейчас уже сидели на бревнах.
Ключарев с председателем остановились, поздоровались. Женя тоже присела, радостно ощущая все тот
же крепкий сосновый дух новостроек, которые
Поговорили об урожае, о том, что месяц взошел в туманном кольце: как бы непогодь не ударила на самую
уборку…
— Крестьянину без надежды жить нельзя, — звучал чей-то неторопливый голос, — это не на фабрике,
под крышей: дождь, град, сушь — свое сработаешь. Здесь надо уметь и спешить, и переждать, и все силы враз
бросить. Но, главное, всегда надеяться, не опускать руки.
Говорили негромко, словно не хотели вспугнуть тишину.
— Что же ты думаешь, Семен, на будущий год хорошего сделать? — спросил погодя Ключарев так
задумчиво, будто приоткрывая дверь мечтам.
Валюшицкий порывисто вздохнул в темноте, и чувствовалось, что в этот миг он ощутил себя уже в этом
будущем году, который шел за уборкой, молотьбой, осенними дождями и первым снегом.
— Самое главное для Дворцов — это свет, Федор Адрианыч, — застенчиво сказал он. — Без света нам
теперь не обойтись. Свет и радио в каждую хату. Хочешь не хочешь — дизель надо приобретать.
В его голосе зазвучала такая подкупающая нотка удовольствия от того, что вот он, полещук, сам, своими
руками проведет электричество в родную деревню, — и в то же время невольный вздох прижимистого хозяина
от предвкушений затрат, — что Жене вдруг захотелось громко засмеяться от какой-то внутренней радости.
“Здравствуйте, новые Дворцы!” — хотелось сказать ей, выпрямившись во весь рост на этой, пусть еще темной
улице.
— Федор Адрианович, — спросила Женя на обратном пути. — Скажите, а зачем мы сюда приезжали?
Лицо Ключарева было в глубокой тени, и только глаза поблескивали сквозь полуопущенные веки.
— Вы — смотреть старое Полесье. Я… — Он вдруг встряхнулся. — Вы что? Удивились, почему я
собрания не созывал, никому мораль не проповедовал? Секретарь райкома, между прочим, не для одних
директив существует. Просто так приехал, как друг, если хотите. Кстати, я действительно люблю Семена.
— Кого?
— Валюшицкого, председателя этого.
— Федор Адрианович! — вдруг с отчаянием сказала Женя. — Хотите, я вам расскажу, откуда меня
Курило знает?!
— Что? — удивился было Ключарев, но сейчас же прибавил просто: — Ну, ну…
Наверно, только в нашей жизни случаются такие удивительные вещи! Что ж, скажет почти каждый,
покачивая головой, бывает и так…
Женин отец, инженер-горняк, уезжал в длительную, очень длительную командировку.
“Когда я вернусь, ты, дочка, станешь, наверно, уже кандидатом наук”, — писал он полушутливо,
полупечально. Жизнь отца, занятого человека, текла как-то всегда в стороне от Жениной. Она не чувствовала
особой потребности в его ласке: это можно получить и у мамы. Для бесед у нее были друзья; когда они с отцом
встречались за столом или в выходной день, тот только мимолетно проводил ладонью по ее щеке.
— Ну как, егоза? — вздохнув, спрашивал он и не знал, что прибавить. Он не мог уследить за ее
интересами. Так же быстро она вырастала и из своих платьев. А ведь ему в глубине души дочка представлялась
все такой же маленькой, под розовым байковым одеяльцем…
Получив письмо об отъезде отца, Женя вдруг затосковала. Она вспомнила как-то сразу все отцовские
морщины, его седые виски и испугалась: о многом они еще не поговорили, как мало знает он свою Женьку!..
Впереди был месяц учебы, экзамены. Но она договорилась в деканате, что сдаст досрочно. Тогда у нее
осталось бы три недели свободного времени, как раз те самые три недели, которые отец решил прожить у своей
пожилой сестры на Волге.
Никогда не занималась Женя так яростно!..
Прямо с зачеткой в кармане она бросилась на речной вокзал. Но там только посмеялись ее наивности: на
билеты существует очередь, запишитесь, может быть, недели через три…
— У меня же совершенно исключительный случай! — в отчаянье говорила Женя. — Мне делать там
нечего через три недели!
В ответ пожали плечами.
Тогда Женя спросила, сдерживая негодование:
— Хорошо, но кто-нибудь все-таки может получить билет без очереди?
— Герои Советского Союза и депутаты Верховного Совета, — ответили ей.
Ни героев, ни депутатов у Жени знакомых не было. Она бесцельно бродила по улицам, с тоской глядя на
проходящие звездочки… И, наконец, решилась… Что еще оставалось ей делать?
— Товарищ Герой Советского Союза, — сказала она торжественным, ломким голосом, оборачиваясь к
своему соседу по троллейбусной очереди, у которого на пиджаке блестела Золотая Звезда.
— Да, — проворчал тот, опуская газету, которую просматривал на ходу. — В чем дело?
— Вы можете совершить хорошее дело, если это займет у вас только час времени?
Герой поднял было брови, но уже, шурша шинами, подошел троллейбус.
— Так я скажу вам все! — жалобно воскликнула Женя, вскидывая руку.
В тесной толпе она сбивчиво объясняла свои обстоятельства, пугаясь его каменного лица, и начала уже