Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— У вас нет еще одного яблока?
…Когда они уже оба согласно ели черный, круто посоленный хлеб, заедая его сладкими яблоками,
повеселевшая Женя спросила:
— Ведь Большаны у вас лучший колхоз? Мне так в области говорили.
Саша неопределенно повел плечами:
— Лучший. Конечно.
— А скажите, — доверительно проговорила Женя, — скажите, почему он так ругает председателя?
Саша, чуть прищурившись, посмотрел туда, где на бледном небе, выцветшем
фотография, маячили две фигуры: в высоком зеленом картузе и защитном френче — Ключарева, и юркая, в
черном распахнутом пиджаке, — Блищука.
— Ругает! — лениво сказал Саша. — Разве так его за его художества еще будут ругать? Барон такой
завелся! Грузовики гоняет, как такси, в Городок! На одном сам, на другом — счетовод, вязочку льна везут
сдавать, чтоб в газете про них написали поскорее!..
Ключарев и Блищук к машине возвратились молча, с одинаково насупленными лицами. Садясь рядом с
Женей, Блищук снова опасливо посмотрел на нее, но сейчас же отвернулся. Лицо у него было упрямое, тусклые,
оловянного цвета глаза смотрели не мигая.
…На птицеферме, к которой Блищук шел очень неохотно, косясь в сторону и сбивая подобранным
прутом высокие головки трав, Женя увидела приземистый сарайчик. В загоне, за загородкой, сидел инвалид и,
помахивая веточкой, гонял несколько десятков разноперых бесхвостых цыплят. Они яростно копались в сухой
земле, обильно посыпанной половой.
— Пшеницей кормим, творогом, — и здесь прихвастнул Блищук, мельком оглядывая свою “куроферму”.
— Утя у нас лучше.
Ключарев кинул на него досадливый, насмешливый взгляд.
— Что им пшеница? Им черви нужны, минеральная подкормка. Глубынь сколько от вас? Девять
километров? Почему не послать туда воза с ребятами? Пусть корзинами ракушек насобирают. Потом над паром
подержать, створки раскроются; даже свиней кормить моллюсками можно. А ты кур на одну пшеницу посадил.
Тебя на печку посади да одним медом корми, хорошо?
— Я не люблю мед, — буркнул Блищук, скучно глядя в сторону.
— А сало любишь? Так и одного сала не захочешь.
— С курами мы сделаем. Это можно…
— А свиноферма? Стыдно идти. Вот что, завтра твоя машина в Городок пойдет?
— Лен повезем сдавать, — веско ввернул Блищук. — Обязательно пойдет.
— Так ты сделай крюк, подскочи в Братичи — не миллионеры, — посмотри на свиней, перейми опыт.
Блищук вдруг сверкнул глазами.
— Не поеду. Еще лучше сам зроблю, — самолюбиво сказал он.
Над гладкой, повитой горьким дымком костров водой большанского озера неумолчный стук: на
деревянных терницах женщины треплют лен. В воде, как в волнистом зеркале, отражаются их фигуры в полный
рост, словно плывут и все не могут уплыть красные кофты, белые платки…
Женщины поздоровались с Ключаревым, повернув к нему лица. Красные, как рябина, бусы вместе с
капельками пота сверкали на их загорелых шеях.
— Ничего, что трудно, товарищ секретарь, большанские работы не боятся! — задорно сказала одна,
тряхнув головой. — Мы на поле идем, не спрашиваем, когда солнце зайдет, а говорим: “Хоть бы день дольше!”
— Интересно, чем отличается эта картинка от доисторической? — слегка задыхаясь от крутого подъема
(они поднимались по косогору на мост), сквозь зубы проговорил Ключарев. — Что тогда единоличники сеяли, а
теперь колхозом? А если при первобытно-общинном строе, то ведь тоже была общая земля. Разве только
Блищука в председатели не выбирали… Ну? Почему льномялку не купишь?
— А где ее взять?
— В Городке, на базе.
— Какие колхозы их мают? — хмуро, почти высокомерно спросил Блищук.
— “Советский шлях”, “Имени Чапаева”… Да что ты маленьким прикидываешься, Блищук! Ты же все это
лучше меня знаешь. Разбазариваешь трудодни. Думаешь премиями пыль в глаза пустить. Перерос тебя колхоз,
вот что, а ты тормозишь сегодня, хотя вчера еще создавал его своими руками, — сурово сказал Ключарев.
И что-то в его тоне было такое, от чего Блищук впервые вскинул глаза с откровенным испугом.
— Товарищ Вдовина останется пока у вас, — сказал Ключарев, уже держась одной рукой за дверцу
машины, и мимолетно обернулся в сторону Жени. — Через неделю подъеду, если пожелаете, еще глубже отвезу.
Не протягивая руки, он кивнул на прощание и, садясь в машину, нагнул голову, снял картуз. Поперек лба
шла коралловая полоса от околыша.
“Какой твердый околыш”, — подумала вдруг Женя, грустно следя за тем, как тает на дороге пыль,
поднятая “победой”. Нехотя она обернулась к Блищуку — и не узнала его! Председатель стал словно выше
ростом: такими властными, полными достоинства и важности сделались все его движения.
— Пройдемте в правление, — пригласил он. — Расскажите, какое у вас дело. Максим, чемодан! —
крикнул он не оборачиваясь.
На том же стуле, где только что сидел Ключарев, за тем же столом не спеша Блищук развернул Женину
командировку, и штамп Академии наук, должно быть, произвел на него известное впечатление.