Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
было бормотать: “Конечно, она сама понимает… такой занятой человек…”, — как Герой вдруг спросил все так
же строго:
— Когда открывается касса? Учтите, что я здесь проездом, послезавтра уезжаю.
Достать билет на пароход в разгар летнего сезона оказалось не так-то просто и для Героя. Дважды они
встречались в девять утра на условленной улице, и только на третий день он вручил ей нарядный, с голубыми
полосами, билет Волжского пароходства. Оставалось поблагодарить
возвращался назад, в Белоруссию. Женя шла, все замедляя и замедляя шаги. Неужели так оно все и будет? И
они разойдутся сейчас как чужие?..
— Ну, что же ты намерена делать? — пробурчал Женин спутник, встряхивая седеющей курчавой головой
и неожиданно переходя на “ты”.
— Сегодня? — глупо спросила Женя.
Он улыбнулся:
— И сегодня и всегда. Вообще в жизни?
— …Вот откуда я знаю Курило, а вовсе не потому, что он областное начальство, — кончила Женя,
стараясь разобрать, какое впечатление произвел этот рассказ на Ключарева.
— Угу, — удовлетворенно отозвался тот из темноты.
Машина шла и шла, подскакивая на ходу и освещая прямым недрожащим лучом лесную дорогу…
— Федор Адрианович, — сказала Женя немного погодя, — что такое мужество?
Ключарев удивился вопросу и задумался.
— По-моему, это защищать до конца то, во что веришь.
— Так. — Женя для верности даже повторила его слова, шевеля губами. — А счастье?
Ее юный пытливый взгляд был неотступно обращен к Ключареву. Тот улыбнулся, слегка пожав плечами.
…Ночью в свете фар дорога преображается. Облитые матовой молочной белизной стоят овсы, цвет у них
таинственный, мягкий, словно смотришь сквозь бутылочное стекло. Дерево, вырванное из темноты, стоит, как в
блеске молнии: так четко обрисован каждый его лист со всеми жилками, так ясно видна любая морщина на
коре. Секунда — и дерево снова исчезло, словно с головой утонуло. Иногда они останавливались и, выходя из
машины, тоже сразу оступались в эту непроницаемую тьму. Уже ощупью, с неизъяснимым наслаждением
собирали в охапки стебли цветущей гречихи; осторожно касались лицом ее росных душистых соцветий и
выпускали не повредив. Гречишное поле, повитое туманом, смутно белело, насколько хватало глаз.
— Самый добрый труд — колхозника, — сказал вдруг Ключарев, глубоко вдохнув свежий, напоенный
травяными запахами воздух.
— Почему?
— Счастливый. Дает полное и немедленное удовлетворение. Бросил зерно в землю — и видишь, как оно
поднимается. Собрал — и знаешь, что оно не для тебя одного, а для всех.
Земля дышала тишиной и миром. Удивительная ночь! Все лучшее, что есть
просыпается в такие минуты и чутко вслушивается, дышит и не может надышаться…
— Стоп.
“Победа” снова остановилась. Что-то темное, как огромная спящая птица, сложившая крылья, виднелось
слева, у самой дороги…
— Комбайн! Неужели так и брошен без присмотра? Эй, есть тут жив-человек?
Несколько секунд стояла тишина. Одинокая красноватая звездочка низко висела на небосклоне. И кроме
звезды, кроме комбайна да их двоих на дороге, казалось Жене, никого больше и нет на свете.
— А кто пытае? — отозвался не сразу голос. В кожухе, обросшем соломинками, дядька вылез из
соломокопнителя. — Я думал, проверка якая…
I V . Р А З Г О В О Р О С В А Д Ь Б А Х
1
На площади, на зеленом пустыре, где центр Городка, стоит одиноко трибуна из красных, уже побуревших
досок, и высокий шест с серебряной, почти рождественской звездой. В дни праздников сюда собираются на
митинг. Под звуки оркестра тогда поднимается вверх кумачовый флаг, а в Мае и на Октябрьскую революцию
мимо трибуны проходит даже небольшая демонстрация; ученики двух школ, служащие районных учреждений и
крестьяне из ближайших сел.
За трибуной видны купола крытой тусклой жестью церковки. Она звонит несколько раз в день,
раздумчиво и мелодично, тремя колоколами, как “Табакерка” Лядова.
— Кандыба зазвонил, — говорят тогда в райисполкоме и собираются обедать.
Кандыба — благочинный, служитель тоже районного масштаба. Ему лет под семьдесят, он живет тут же,
при церкви, на улицах показывается редко, всегда в одной и той же ряске, порыжевшей на солнце, и
широкополой соломенной шляпе. Однажды на узком дощатом тротуаре он столкнулся лицом к лицу с
секретарем райкома и остановил его.
— Гражданин секретарь, — сказал он с некоторой торжественностью, но в то же время поперхнувшись
от волнения, — у меня к вам настоятельная просьба уделить мне несколько минут вашего внимания.
— Может быть, вы лучше зайдете ко мне в райком? — тоже смутившись, предложил Ключарев, хотя
тотчас же понял всю нелепость своих слов.
— Едва ли это удобно, — мягко возразил Кандыба. — Но дело, о котором я вам хочу сообщить,
представит интерес и для вас как руководителя здешней местности.
Стараясь преодолеть внутреннюю неловкость и то несколько комическое отношение к самому слову
“поп”, которое свойственно поколению, выросшему после революции, Ключарев с любопытством посмотрел на