Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
сияющей улыбкой и Ключарева, и шофера Сашу, и придорожные вербы с морщинистыми стволами. На ухабах,
когда встряхивало так, что у Ключарева стукались зубы, она только счастливо смеялась, словно заранее радуясь
всему, что бы с ней ни случилось,
— Будешь выходить замуж, Серафима, приеду, покатаю тебя вместе с женихом, — сказал Ключарев,
оборачиваясь к ней. — Обязательно приеду, если только в церковь венчаться не пойдешь.
— А на что мне церковь? —
просительной улыбкой. — Только ведь это очень красиво, товарищ секретарь! И фата у меня уже есть…
Почему-то тогда Ключарев не спросил ее: “А ты комсомолка?” или “Почему не вступаешь в комсомол?”
Должно быть, он почувствовал, что такой вопрос будет похож чем-то на окрик, а не так, не так надо было
возразить в тот момент девушке!
Ключарев посмотрел на часы и решительно двинулся, но не к райкому, через центральный пустырь, а
дальше по улице. В ушах его все еще чугунным звоном отдавались удары бубна.
Деревянные дома с охряными и синими ставнями тянулись до самого конца Городка, там, где у
последнего дома поднимался уже клин яровой пшеницы колхоза “Освобождение”.
Ключарев поднялся по скрипучему крылечку одного из таких домиков, и в первой темноватой комнате,
кроме нежилого запаха учреждений, на него повеяло ароматом привядших цветов: стеклянная банка с зеленой
зацветшей водой туго сжимала букет ромашек, длинноусых трав, колокольчиков, кашки, чабера и желтых, как
лимонная корка, лютиков.
За столом, где обычно сидела девушка — инструктор райкома комсомола, — сейчас никого не было. Весь
дом казался тихим, пустым, и только мокрые пятна на полу да запах неосевшей пыли говорили о том, что кто-то
совсем еще недавно подметал здесь, неумело брызгая водой.
— Ты что же сидишь один, Павел? — спросил Ключарев, отворяя третью дверь. Застенчивый громоздкий
парень с копной черных, крупно вьющихся волос поднялся ему навстречу. Пальцы его были запачканы
чернилами, груда исписанных листков разбросана по столу.
— Федор Адрианович, — растерянно прошептал он, — что же вы не позвонили?.. Я бы сам…
— Да нет, ничего не случилось. Просто шел мимо, захотел посмотреть, как у вас. Не думал, что тебя даже
застану.
— Я только вчера вернулся. В Братичах был. А сегодня подвернулась попутная машина на Дворцы, я туда
троих и отправил: ведь по хуторам одному ходить — недели мало. А мне все равно тут сидеть, сведения писать,
отчетность составлять.
— Какую отчетность? — Ключарев присел на некрашеный табурет, обвел глазами стены. Они были
давно не белены, и кое-где
это они?
— Эти? — Павел проследил его взгляд и словно сам впервые увидел. — Вот не знаю. Надписи прочитать
можно…
Ключарев засмеялся. У него была такая неожиданная улыбка, когда открывался передний, косо
посаженный зуб и все лицо словно освещалось изнутри мальчишеским озорным выражением.
— Так кто же у тебя их читает, если ты сам до сих пор не удосужился?! Сними ты их к черту, повесь
лучше картинку из “Огонька”. Ну, ну, снимай, не жалей.
Они вместе отодрали желтые листы, и туча пыли закружилась в комнате.
— Опять мести придется. Ведь это ты тут подметал?
— Я…
— Так что за отчетность? — снова спросил Ключарев, усаживаясь на табурет. Он пришел сюда без
определенного плана, повинуясь только внутреннему ощущению, что именно у комсомольцев и надо говорить
обо всем, что его так взволновало после встречи с Кандыбой.
— Обычные сведения, Федор Адрианович: как прошел сенокос, как начинается уборка, готовность МТС,
укомплектование бригад. Сколько проведено собраний, какой прирост за квартал, созданы ли молодежные
звенья. Видите, вопросы. — Павел тронул листов пять или шесть, отпечатанных бледным шрифтом на машинке,
и папиросная бумага слабо прошуршала, как сухое стрекозиное крылышко…
— Та-ак… Значит, делаем по десять раз одно и то же дело. Райисполком отвечает на эти вопросы, и
райком партии, и райком комсомола, да еще каждый колхоз в отдельности. У тебя время-то работать остается?
Павел, конфузливо улыбнулся:
— Вы ведь знаете, что второго секретаря у нас нет, инструктор тоже неопытный…-
Павел сидел на своем месте полтора года, и вошло уже в привычку говорить, что райком комсомола в
Глубынь-Городке слабый, вялый, но на общем фоне это стушевывается, в чем якобы и есть их единственное
счастье.
— Ты сколько сейчас был в отъезде? — вдруг спросил Ключарев, бросив быстрый косой взгляд в
сторону.
— Три дня, — машинально ответил Павел.
— Значит, на три дня в райкоме комсомола и время остановилось без первого секретаря?
Ключарев взял календарь, который был не прибит, а просто лежал на столе, и оторвал запылившиеся
листки.
— Вот-вот, — простодушно обрадовался Павел. — Без меня никто ничего…
— Работа по нарядам? Да ты прораб или секретарь?
Павел сидел, опустив голову. Его большие влажные черные глаза сразу потухли, и по всему лицу