Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Тысяча первый.
— Почему же вы…
Она пожала плечами.
— Я привыкла обходиться собственными силами, товарищ секретарь.
— А вот и не обошлись, — лукаво проронил тот, крутя ручку телефона. — Может быть, вы подождете,
пока я дозвонюсь?
— Сама не уйду без этого, — независимо отозвалась Антонина.
Она поднялась и не спеша прошлась по кабинету, равнодушно разглядывая его убранство.
Деликатно постучал помощник.
— Почему Лучесы молчат?
— С утра никак не дозвонимся, Федор Адрианович.
— Ну, а я дозвонюсь, — пообещал Ключарев и неожиданно засмеялся. — Кто-нибудь ждет?
— Черненко.
Антонина взглянула из-за плеча.
— Я вам не помешаю?
— Нет. Не помешаете.
Райкомовский день продолжался, но с Ключарева словно ветром сдунуло мрачную апатию, которая
владела им с утра.
“Ну и что ж, что дождь? — дерзко, весело подумал он. — Дождей мы не видали, что ли?”
— Алеша! — обрадованно закричал он в трубку, когда слабо, словно с другой планеты, до него донесся
голос Любикова.
— Раскидало лен, Федор Адрианович. В реку, в Глубынь, посбрасывало. А звеньевая плачет.
— На лодках надо!
— Уже послали. И откуда этот вихрь взялся на нашу голову?! Живые деньги в реку покидал.
— Если живые, так еще вырастут! — озорно отозвался секретарь райкома. — Еву Ильчук, главное,
успокой, слез ее больше всяких денег жалко. Так и скажи ей от меня!..
Вошел председатель райпотребсоюза Черненко, моложавый, сухопарый, с подбритыми бачками, в
блестящем плаще. И не успел еще сесть, как Ключарев встретил его стремительным вопросом:
— Вы хотите, товарищ Черненко, работать у нас в районе или нет?
— А что я могу сделать один?
Он уже знал, о чем пойдет речь, и обиженно поводил глазами. Встретившись со взглядом Антонины, он
вежливо поклонился ей и слегка покраснел.
— Много можете сделать. Вы не чернорабочий с кирпичного завода. Ему бы велели сложить дом, он мог
сказать: “Что я могу сделать один?” А вы руководитель, у вас штат. Беда в том, Черненко, что вы еще сами не
определились, не разобрали, где ваше настоящее место в жизни, и без души работаете. Ленин говорил, что даже
одна лавчонка делает политику, а у нас в районе не лавчонки, у нас советские магазины… Почему в колхозах
гниют огурцы, помидоры, а вам их не продают?
— Так ведь еще поставки не сданы…
— Мало по колхозам ездите, не говорите с людьми. А в чайной, наоборот, как при натуральном
хозяйстве, ничего привозного: ни селедки, ни консервов… хлеб недоброкачественный. Сами небось такого не
едите?
Ключарев снял трубку, вызвал заведующего пекарней.
— Какой у тебя хлеб дома? Не обидишься, если я зайду посмотрю? Что? Хорошо, принеси буханку сюда,
в райком. Сегодняшней выпечки.
Черненко едва дождался, когда Ключарев даст отбой.
— Все на Черненко! — заговорил он с неожиданной горячностью. — То вы, то Пинчук. Уполномоченные
еще каждую неделю ездят! Мало по одному, так по двое, чтоб в дороге не скучать. Проверяют, грозят,
командуют, а помощи никакой. Прислали красочные плакаты “Пейте советское шампанское!”. Так дайте мне
хоть десять вагонов виноградного вина, я им всем сбыт найду!
Антонина с удивлением поглядывала на Черненко: как его все-таки растревожил Ключарев! Она
усмехнулась, поспешно отворачиваясь к окну.
Черненко в Городке прозвали “франт с бриллиантином”. Волосы у него были низко подстрижены (лично
обучал парикмахера!) и блестели, как лаковые. Рубашки, галстуки, пиджаки — все по последней, еще не
освоенной городчуками моде. Черненко держался холостяком, джентльменом, хотя год назад к нему приезжала
откуда-то женщина с ребенком. Но, не вступая с нею в объяснения, он в тот же день уехал по району, а когда
вернулся, то коротко объяснил Ключареву:
— Это не семья. Мы никогда не были зарегистрированы.
Скрипнув зубами, Ключарев отпустил его тогда и тяжело задумался: какими петлями оборачивается
порой личная жизнь вокруг человека! А такой вот ужом проскользнет между любыми тенетами да еще
спрячется за букву закона, как за щит: “Не тронь меня!”
Теперь разговор с Черненко еще продолжался, когда вошел, прихрамывая, заведующий пекарней —
черный с проседью человек, — принес буханку. Ключарев потрогал ее, понюхал, махнул рукой.
— Даже духа хлебного от нее нет! Тяжелая, как олово.
Постукивая пальцами по столу, спросил неожиданно:
— А заведующим чайной пойдешь?
Тот степенно сложил руки на коленях.
— Нет, в чайную не пойду. Там еще хуже не угодишь: одному кисло, другому солоно. Спокойнее в лесу
дрова рубить. Такова моя точка зрения.
Ключарев долго и тяжело смотрел на него, как бы разглядывая.
— Ты что же, обижаешься, что требования наших людей растут? Хочешь, чтобы они кислое пиво пили и
молчали? Сырой хлеб покупали и молчали? Плохие фуфайки пошьют, а мы носи? Нет, так не пойдет, товарищ
Захаревич! Ты бы при панской Польше ног не жалел, я знаю, каждый бокал десять раз бы обтер, прежде чем на
стол поставить. А теперь тебе спокойно: Советская власть без работы не оставит. Не хочешь ни за что отвечать,
трусоват стал, товарищ Захаревич! Что ж, и это учтем тебе!..