Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
— Федор Адрианович! — еще от порога закричал инструктор райкома Снежко, встряхивая намокшими
растрепанными волосами. — Что же это, Федор Адрианович?! Пропадает Алешка Любиков! У него вчера
только лен расстелили, ну, тот самый, отборный, помните, что на выставку готовили? Звеньевая Ева Ильчук ведь
ночей не спала, с ног девчонка сбилась, Федор Адрианович!
Перед Ключаревым въявь проплыло поле — как тихое озеро, все в голубом цветенье… Он огорченно
прикрыл глаза, но когда открыл их, они у него стали узкими и серыми, под цвет сегодняшнего дня.
— Ну что? — прошипел он. — Ну, беги в Братичи, созови колхозников: мол, погибли, товарищи, все
ваши труды… Достань платок, оботри лицо, — уже спокойнее сказал он, — течет с тебя как с утопленника.
Снежко молча обтерся.
— У Любикова если пропадет несколько гектаров льна, катастрофы для колхоза еще не будет. Да он что-
нибудь и придумает, не может того быть. Не сидит же он там и не плачет в правлении, как ты здесь. А вот ты
подумай лучше о Дворцах, о Пятигостичах, о Лучесах. Валюшицкому комбайн недавно послали; не застрял ли
по дороге? Дворцы в свою силу не верят, их первый ветер с ног может сбить. Дозвонись, ободри. И вообще без
паники. В колхозы сегодня не доберешься, значит займемся райкомовскими делами.
Когда Снежко вышел, тихо прикрыв дверь, Ключарев решительно придвинул стопку бумаг и позвал
помощника.
— Сегодня уж ничего не получится, — сказал он, вслушиваясь, как глухо и тяжело, всею силой
обрушивается стена ливня на землю. — Но на завтра вызови мне с утра Черненко, председателя
райпотребсоюза, потом заведующего чайной, пора там навести порядок… Да, и Филиппова, — вспомнил он
вдруг Женины сердитые глаза (“Ничего нет, карты чертит карандашом…”). Значит, заведующего районо тоже.
Только попозже.
За ночь небо пооскудело. Дождь шел уже вполсилы, словно из туч выдаивали остатки. Но дороги
оставались непроезжими. Ключарев, угрюмый, сидел в кабинете, принуждая себя заниматься тем, что сам
наметил с вечера, хотя глаза его поминутно обращались к окнам. Дождь словно издевался: то совсем
переставал, так что, казалось, вот-вот пробьется солнце и начнет зализывать горячим языком раны на
потревоженной земле, то вдруг шумел с прежним ожесточением. В одну из таких коротких яростных вспышек,
когда сплошные потоки делали стекло волнистым, Ключарев увидел на улице за оградой всадника в намокшем
брезентовом капюшоне… Лошадь мчалась во весь опор, но за шумом ливня не было слышно цокота копыт по
горбатым булыжникам, которыми была мощена главная улица Городка, и вся картина мелькнула перед
Ключаревым, как кадр из немого фильма.
“Кто это?” — подумал было он со странно стеснившимся дыханием, подходя к окну.
Но всадник уже завернул за угол, к райкомовской конюшне.
Спустя минуту Дверь распахнулась, словно вошедшая женщина все еще не могла усмирить инерцию
быстрого движения.
— Товарищ Ключарев, — сказала она еще от порога высоким голосом, отбрасывая капюшон за плечи. —
Когда прекратится безобразие? Я не уйду от вас до тех пор…
По ее мокрым блестящим волосам струилась вода, гневно сдвинутые брови были так темны, как будто их
прочертили углем.
Ключарев поспешно шагнул ей навстречу. Она сбросила плащ и осталась в сапогах и туго обтянувшем ее
докторском халате: видимо, прямо с приема. Ключарев взял намокший, тяжелый, как железо, брезент и развесил
на вешалке, плохо попадая петлей на крючок…
Сырой запах ветра пахнул ему в лицо, словно напоминая, что есть за стенами просторный мир с тучами,
несущимися на головокружительной высоте…
— Что случилось, Антонина Андреевна? — спросил он спустя мгновение, оборачиваясь, приветливый и
спокойный, как всегда. — Садитесь, расскажите по порядку.
Но Антонина Андреевна только слегка оперлась рукой на кожаную спинку стула. Она была высокого
роста, ей недавно минуло двадцать восемь лет.
Недобро, почти презрительно она взглянула на Ключарева:
— Трудно говорить о порядке там, где его нет, товарищ секретарь.
Ключарев помрачнел и сел за стол.
— Я вас слушаю, — сказал он еще раз.
Антонина Андреевна молча опустилась на стул, переводя дыхание.
Она сидела против Ключарева, так что весь скупой свет этого дня падал ей на лицо, на плечи.
Каким-то предвестником зимы вдруг показалась ему эта женщина в белом халате, глухо застегнутом до
самого горла, со своим прямым недоброжелательным взглядом. Нет, он не обольщался: ее душа оставалась для
него закрытой, как за семью замками, и каждый раз он словно натыкался на стену.
Кусая губы, он вслушивался в ее голос и старался понять то, о чем она говорит. Председатель лучесского
колхоза Гром уже две недели тянет с доставкой закупленных у него продуктов. Больница без дров. Санитарки
таскают на себе хворост из леса. Больных нечем кормить, кончилась мука и нет свежих овощей. Это в разгар-то
лета, когда рынок завален яблоками и помидорами!
— А вот будет ему сейчас гром! — хмуро пообещал Ключарев, берясь за трубку.
Антонина Андреевна не то чтобы улыбнулась, а просто лицо ее немного смягчилось.
— Лучесы! Лучесы! — закричал Ключарев. — Это у вас первый раз такой конфликт с председателем?