Глубынь-городок. Заноза
Шрифт:
Радостное летнее утро померкло в ее глазах. Бывают же на свете такие люди! Она почти с ненавистью
смотрела на обожженную ключаревскую шею, на его крутой, высоко остриженный затылок. “Ну ничего, —
подумала она, — потерплю час-два, а там сойду, и не нужно мне больше его машин. Ничего мне не нужно”.
Она стала упорно смотреть в сторону, но реденькие вербы по обочине дорог мало увлекали ее.
— Стой, — вдруг сказал Ключарев шоферу, и машина круто затормозила. — А ну, посигналь.
Дорога была пуста. Сбоку в кустах Женя увидела шалашик, но в нем тоже никого не было.
— Еще, еще! — нетерпеливо повторял Ключарев.
“Победа” кричала как оглашенная.
Вдруг откуда-то из кустов вприпрыжку, прихрамывая, появился старик в лаптях и домотканных штанах с
яркими синими заплатами на коленях. Он нес картуз, полный белых грибов.
— Это ваш пост? — багровея, закричал Ключарев. — Вам трудодни для чего начисляются? По грибы
ходить? А корова вам тоже будет сигналы подавать?
“Чего он кричит?” — неприязненно подумала Женя, с жалостью глядя на поникшего старика. Несколько
грибков упали на землю, и он не поднимал их.
— Я близенько, товарищ секретарь…
Ключарев только махнул рукой, как будто рубанул.
Они отъехали уже довольно далеко от злополучного места, когда Женя решилась спросить:
— А что здесь такое, собственно?
Ключарев ответил сквозь зубы, даже не обернувшись:
— Карантин. Ящур.
“Ну, пусть ящур. Я ведь не должна всего этого знать, и он бы мог ответить вежливо…”
Еще раз Ключарев остановил машину, чтобы подвезти парня с забинтованной рукой. Парень сел возле
Жени, деликатно потеснившись, а Ключарев тотчас завел с ним разговор:
— С осени в вечернюю школу пойдешь? Тебе по срокам уже в академию пора, Мышняк. Ну, доволен
работой? А помнишь, как меня мамаша твоя тогда честила?
Парень смущенно покрутил головой, исподлобья глянув на Женю, а ее опять уколола острая обида, что
она здесь чужая, и уж, конечно, теперь скорее откусит себе язык, чем спросит о чем-нибудь Ключарева.
Но, к ее удивлению, Ключарев, посмеиваясь, начал рассказывать сам.
Было это года два или три назад, когда отправляли молодежь на первые в области курсы механизаторов.
Мышнячиха-мать, причитая, бежала за грузовиком, который увозил ее старшего сына с драгоценной
путевкой райкома в кармане.
— Ох, немае-ка мне доли! И лихо твоей матери, секретарь, что сына отнимаешь! И огонь твоей матери, и
лихоманка твоим детям!..
— Мамо, мамо, — бормотал красный, как цвет шиповника, сын.
А месяцев через десять, когда Ключарев шел по селу, его остановил парень в добротном городском
пальто и блестящих калошах — наряде слишком теплом по погоде.
— Не помните меня, товарищ секретарь? Я же Дмитро Мышняк, который с курсов приехал. Зайдемте до
нас, мать очень просит, стол собрала.
— А лихоманку снова не накличет на меня? — спросил Ключарев.
— Ой, что вы…
Они вошли. Мышнячиха в праздничном фартуке, с лицом, красным от печного жара, смотрела
лучистыми виноватыми глазами.
— Что вспоминать! — повторяла она. — Бог сам знает, какое слово в уши, а какое мимо ушей!..
Скушайте хоть медку, товарищ секретарь! Присядьте, коли ласка.
Припомнив все это, Ключарев спросил теперь Мышняка:
— Где же ты, гармонист, руку повредил?
Тот вздохнул и виновато поглядел на забинтованную кисть.
— На молотилке. Не уберегся. Докторка Антонина Андреевна говорит, что дня через два заживет…
— Ты сейчас от нее идешь?
Ключарев слегка отвернулся, глаза у него на мгновенье стали пустыми, словно он слишком пристально
вглядывался в развилку дорог.
— Ага ж. Из Лучес.
— Значит, с уборкой все хорошо в колхозе? — громко спросил Ключарев. — Посмотрим, посмотрим, как
у вас дела…
“Он все это наигрывает, чтоб понравиться, — неприязненно подумала между тем Женя, — эту свою
демократичность”.
Они въехали в Большаны и остановились возле нового бревенчатого дома с терраской под кружевным
карнизом. Резьбу по дереву Жене не приходилось еще видеть здесь, на Полесье, и ей очень хотелось спросить,
кто занес сюда это искусство. Но бригадир плотников, пожилой человек, загорелый дочерна, гордо водил
секретаря райкома по еще пустому дому, распахивая настежь гулкие двери, и даже мельком ни разу не
посмотрел в сторону незнакомки.
Остро пахло деревом, сосной. Полы, стены, потолки, некрашеные, нештукатуренные, сверкали солнечной
желтизной.
— А вот этого по плану не было, товарищ секретарь. Я сам подумал: если дождик, пусть детки на
верандочке погуляют. Дом, так уж дом! И до чего же он под одно пригоден…
— Знаю. Под больницу?
— А как же! Ясли бы я еще срубил, этим же летом…
— Ладно, не все сразу. Больница рядом, в Лучесах, есть, а ясли вам позарез нужны. И открыть их надо
скорее: страда подходит, женщины начнут лен трепать…
— Так-то оно так, — вздохнув, согласился бригадир.
— А как у тебя дома с хлебом? — спросил погодя Ключарев.
— Да ваши слова никогда не забываю, товарищ секретарь. Вы в прошлом году говорили: надо, чтобы