Год белой кометы

Романенко Владимир

В тот июньский день стояла невыносимая жара, и Каминский был за городом на даче. Лев Юлианыч добрался туда только к вечеру. Станислав Казимирович сидел на веранде и молча курил, потягивая из чашечки холодный кофе. Когда Лонц изложил свою просьбу, Каминский помолчал пару минут, потом заговорил, грустно глядя куда-то в даль.

— Я в общем-то знал, что предстоят некоторые изменения в твоей дальнейшей судьбе. Это было видно по той литературе, которую я видел у тебя на столе, по тем обзорам, которые ты докладывал на семинарах… Жаль. Ты был моим самым талантливым учеником. Хотя это не так плохо, что ты выходишь на самостоятельную работу, что появился собственный интерес в науке.

На чем вообще держится эта самая наука? На собственном интересе. Так что все правильно. Все ученики когда-нибудь вырастают. В том институте у меня есть кое-какие связи, поэтому я, пожалуй, позвоню, чтобы ты там начинал не с нуля, и отрекомендую тебя так, чтобы ты сразу получил самостоятельную работу и соответствующую должность. Шагай. Теперь все зависит только от тебя.

С той поры минуло уже пятнадцать с лишним лет. Лев Юлианыч прошел школу астронома-наблюдателя, давно стал доктором физико-математических наук, заведовал лабораторией, опубликовал немало статей в солидных журналах, но всегда с неизменной благодарностью вспоминал своего учителя математики, профессора Каминского и всех тех добрых людей, которые провели его прямой дорожкой к звездным небесным россыпям — главному богатству его жизни.

С Кириловым Льву Юлиановичу удалось встретиться только через день после прилета. Максим Петрович вынужден был выехать в Галаевскую на какое-то малозначащее для Астростанции заседание исполкома, потом поднялся к телескопу и вернулся в поселок уже поздним вечером. Когда Анна Филипповна, секретарша Кирилова, доложила ему, что в приемной ожидает Лонц, он попросил ее отложить все дела, приготовить кофе и сам вышел встретить коллегу. Он крепко пожал протянутую руку и пригласил Льва Юлиановича к себе в кабинет.

— Ну, как ты тут, освоил науку управлять? — спросил его Лонц с легкой усмешкой, — Не тяжеловат ли руль, не забыл ли еще прежнюю специальность?

— Узнаю отпетого сноба, — в тон ему ответил Кирилов, — ты напрасно думаешь, что астрофизика никак не связана с решением существующих здесь проблем. Изнутри, отсюда они выглядят совершенно иначе, чем из окна городского кабинета. Как добрался?

— Благодаря тебе, даже с комфортом.

— Ну вот, а еще язвишь…

— Ладно, извини. Но… что правда, то правда, никак не могу понять, зачем ты взвалил на себя такую ношу — это хозяйство, тонны железа и стекла, дома, десятки сотрудников. За всем этим можно забыть не только науку, но и элементарные знания за первый курс!

Вошла Анна Филипповна и внесла поднос с чашечка- ми, кофейником и небольшой вазочкой печенья.

— Угощайся! Видишь ли… Здесь важнее всего понять, что для чего. И, как только ты это поймешь, а еще лучше- прочувствуешь, все встанет на место. Для чего и для кого телескоп? Для нас, для тебя, для меня и всех тех, кто пользуется его возможностями. Поэтому и нужен он только нам и больше никому. Для всех других эта машина, в лучшем случае, представляет зрелищный интерес, не более. Следовательно, если мы действительно хотим, чтобы телескоп давал информацию, кто-то из нас должен поступиться хотя бы частью своих личных интересов. Иначе эта мощная техника будет в руках человека, которому более чем безразлично как будут решаться задачи астрономии.

— Может быть это и так, но мне кажется, что для такой работы хватило бы хорошего, грамотного инженера…

Кирилов усмехнулся и отпил из чашки.

— Я вот тут на досуге разбирал дела моего предшественника, Узлова. Вполне положительный человек, с опытом руководящей работы. Был начальником цеха на машиностроительном заводе. И что же? Обложил себя инструкциями, работал от и до, ни одной лишней минуты. Проблемы накапливались, а он их не решал,

отправлял «под сукно». Возникает вопрос — почему? Каковы главные мотивы его переезда в эту глушь? И вот отсюда начинаются простые ответы, которые проливают свет на всю историю с Узловым и его фактическим отстранением от должности. Человек приехал сюда не потому, что ему здесь было интересно работать, а потому, что устал. Устал от выполнения планов, от квартальных отчетов, разносов в кабинете директора и на заседаниях партбюро. Всего этого здесь нет. Узлов думал, что можно находиться на службе положенные восемь часов, а потом — что угодно. Хочешь — разводи кроликов, хочешь — катайся на лыжах. Что он и делал большую часть времени. У телескопа была хорошо оплачиваемая отбываловка, а настоящая его жизнь начиналась потом, дома.

— Ну… Так живет большинство людей, — возразил Лев Юлианович.

— Так можно жить! Но не в этой должности, — с нажимом сказал Кирилов, — так может жить рабочий с завода, какой-нибудь мелкий чиновник, но не хозяин такого телескопа, как наш! Такой телескоп надо любить. Надо, чтобы он был главным звеном в жизни, частью души. Кто же, как не один из нас на это способен, — немного помолчав, он добавил, — ну, а мне быть здесь сам Бог велел, ты знаешь…

— Ладно, понял, — Лев Юлианыч поставил на поднос пустую чашку и спросил: — А как дела с новой аппаратурой?

— Пока ничего, можешь попробовать ее работу на стенде. Мне бы хотелось, чтобы вы вместе с Павленко и Селюковой как-нибудь попробовали одновременную работу сразу трех каналов. Любопытно, как вам это понравится? Но они подъедут позже, а ты пока можешь поупражняться. Осваивайся.

— Не знаю, не знаю, что из всего этого получится. В целом, мое отношение к этим приготовлениям весьма скептическое. Попробую, конечно, но задач для этой аппаратуры лично у меня на сегодня нет.

— Пока нет. Глядишь, появятся… И потом, в фотометрии специалиста сильнее тебя у нас не имеется. Кто же еще оценит характеристики фотометра!

Кирилов встал с кресла и протянул руку Лонцу.

— Завтра поднимайся на гору, я тоже там буду. А пока- вынужден проститься. У меня сегодня прием сотрудников.

19

Гривцов и Сосновский уже несколько часов возились у прибора, пытаясь настроить изображение испытательной таблицы на экране видеомонитора, но картинка нужного качества так и не получилась. Сосновский устало положил на колени руки и откинулся на спинку стула, уже рассохшегося и изрядно расшатанного, грозившего в любую минуту уронить своего седока.

— Что-то здесь, знаешь ли, нечисто с подвижками, не могу понять, почему уходит фокус. Что скажешь, Сергей Кузьмич?

Гривцов поднял голову от раскрытого кожуха фотометра и тихо ответил: — Чего тут непонятного? Я тебе, Василий Иванович, еще вчера говорил, что две направляющие сделаны с браком. Плохо сделаны, кое-как. Сейчас я тебе могу даже сказать, на сколько «пролетели» шлифовщики у Нагаева.

— И что делать-то будем? Повезем назад?

— Не думаю, что это будет лучшее решение. Здесь, на станции есть свой станок, попробуем исправить.

— Кузьмич, ты ведь лучше меня знаешь, что это весьма тонкая работа. Если у нас не справились, справятся ли здесь?

— Справятся. Я помогу выставить эти детальки на станке, а дальше все будет совсем несложно. Я здешнего станочника знаю, руки у него хорошие.

— Ну смотри, смотри… Черт… опять придется все разбирать и собирать. Время уходит.

Сосновский встал и направился к стенду, когда дверь открылась и вошли Лонц с Кириловым. Сосновский повернулся на звук шагов и, увидев Льва Юлиановича, нахмурился.