Год Быка
Шрифт:
А за образцовое поведение и полное принятие в себя всей дозы клизмы, она даже высказала Платону комплимент:
– «У нас обычно больные капризничают, не дают в себя всё влить, и быстро бегут испражняться! А Вы молодец! Всё правильно сделали!».
– «Так я же человек дисциплинированный! И врачам всегда доверяю!» – познакомил её с другими своими достоинствами Платон.
После этого он всё ещё пока уверенной походкой направился занимать очередь в туалет, который к счастью никем не был занят.
В коридоре у входа в их палату Квак беседовал с пожилой медсестрой, что-то рассказывая ей о своих медицинских подвигах.
Слегка возбуждённый уже происшедшим с ним, и томительно ожидающий бурного продолжения, Платон непроизвольно громко захлопнул, находящуюся перед туалетом дверь в их общий тамбур – дабы не смущать беседующих звуками своего освобождения. Однако во след он услышал очередное возмущение чрезстеночного соседа, успев ответить тому, что у него мол руки-крюки и он не может точно рассчитать свою силу.
В ответ же прозвучало громко-писклявое, возмущённое такой наглостью относительно молодого:
– «Идиот!».
Хорошо, что в этот момент Платон, бывший в прекрасном расположении духа, уже стягивал с себя штаны и садился на унитаз. А то бы Кваку могло бы и не поздоровиться. Платон не сносил оскорблений, особенно не обоснованных, и не оставлял их без ответа. И поэт-писатель запомнил это.
На ночь Платону сделали успокаивающий укол, и запретили шляться.
Но тот не брал его. Даже удобная кровать с двумя в меру мягкими подушками, не могла нагнать на него дрёму. Голова писателя была забита другим, но не хамством Квака.
Он попал в 60-ую больницу в шестьдесят лет при совершенно нештатной ситуации, причём 17 ноября – в день, когда умер его отец. Операция была назначена на 19 ноября – на день, когда отца похоронили.
Ему предстояла хоть и самая простая операция, которую в поликлиниках делают под местным наркозом, а в Синагогах – при свечах, но впервые в его жизни почему-то вообще под общим наркозом.
К тому же терапевт сказала, что его сегодняшнее верхнее давление за 150 плохой спутник операции, попутно проговорившись, что у неё был печальный случай последствия приёма Метотрексата и Фолиевой кислоты.
Да и очередь его на операцию оказалась самой последней, после часа дня.
И хотя разум инженера всё прекрасно подсчитал и понимал, но эмоции поэта и писателя не давали их общему телу покоя.
Возможно и неудачная игра сборной, слышимая им по радиоприёмнику, как бы в полузабытьи, смогла тоже как-то негативно повлиять на его состояние. Хотя прочтённый им накануне прогноз Юрия Севидова, чьему мнению он привык доверять безоговорочно, уже давно настроил болельщика на минорный лад. Этому способствовала и им самим наблюдаемая концовка игры в Москве с явно возникшим опасением за общий исход стыка.
Да! Зря я носил бейсболку с эмблемой Кейптауна! – решил засыпающий.
Лишь к середине ночи Платону удалось заснуть, но не выспаться.
А поутру медсестра Галина ещё раз наполнила его внутренности простой водой, после чего он очистился почти полностью. И тут же повторили вечерний укол. Но на этот раз не сон, а приятная нега во всём теле и в голове сморили подуставшего. Полдесятого его навестил врач-анестезиолог, поинтересовавшись самочувствием и готовностью к операции, подтвердив, что она будет не скоро.
– «Очень хорошее, просто кайф!» – пытался обрадовать того Платон.
И, как оказалось, напрасно.
В оставшееся время он пять раз сходил по-маленькому, но помногу, напрочь выведя из организма все успокаивающие и ослабляющие вещества, почти обезводив его.
Периодически поглядывая на часы мобильника, он ждал своего часа. Но тот подошёл неожиданно. Медсёстры вкатили в палату тележку, и передали Платону белую рубаху.
Как на казнь! – мелькнуло в голове писателя.
– «Платон Петрович! Как самочувствие и настроение?!» – больше успокаивая, чем действительно интересуясь, с сочувственно-подбадривающей улыбкой спросила одна из них.
– «Да, нормально! Только весь кайф пропал: пять раз вставал по маленькому, и по многу!».
– «А это от волнения!» – объяснила другая.
– «А-а? Как у болельщиков!» – несколько успокоил себя он.
Надев рубаху, Платон полностью оголился, и, прикрывая ею интимное место, ловко взобрался на тележку.
Медсёстры до плеч накрыли его белой простынёй и повезли головой вперёд.
– «Как катафалк! И белой простынёй накрыли!» – заныл в глубине тела рогатенький.
– «Но зато пока головой вперёд!» – успокоил его носитель.
Платон уже наблюдал процедуру перевоза, потому знал, к какому лифту его повезут.
Как всегда сёстры везли всех быстро, чуть ли не бегом. Вот и сейчас при выезде из палаты в спешке они задели тележкой за дверной косяк.
– «Вы рукой не задели? Вам не больно?» – участливо спросила Ольга.
– «Нет! Если бы на такой скорости я задел бы рукой, Вы бы услышали другой звук… матерный!» – успел пошутить неугомонный.
Но сразу были подняты боковые поручни-упоры и гонка возобновилась.
При проездах через пороги дверных поёмом тележку трясло, тело тоже. Платон даже представил, как на повороте на такой скорости к лифту, его тело вываливается на пол. Но боковые ограждения стали надёжной гарантией против этого, и начавший было нервно смеяться, не успев даже улыбнуться, тут же успокоился.