Год Быка
Шрифт:
Взволнованная Ксения даже звонила в справочную, но данных туда ещё не поступило.
– «Извини! Забыть – как уснуть! А вспомнить – как проснуться!» – пытался несколько оправдаться словоблудием писатель.
Вскоре в палату вторично после операции вошёл врач-анестезиолог Владимир Фёдорович, поинтересовавшись самочувствием Платона.
Его интеллигентное, открытое лицо на этот раз несло загадочную и чуть ироничную улыбку, как будто он о Платоне знает такое…, которое тот естественно не видел, не слышал, да и не мог запомнить.
Врач очень толково и добродушно ответил на все вопросы Платона, опять чуть иронично прокомментировав:
– «Потеря короткой памяти в таких случаях естественна! Но Вы после операции, как сомнамбула, выполняли все мои команды: высунуть свой язык, пожать мою руку. Смогли с нашей поддержкой даже сами перелезть на каталку. Ведь Вам понадобилась дополнительная доза наркоза, так как Вы перевозбудились и не засыпали!».
Позже Платона навестил и сам Максим Борисович, тоже ответив на естественный вопрос пациента, и поинтересовавшись его самочувствием:
– «Операция прошла блестяще!».
– «А не было ли чего-нибудь необычного, смешного? Это я как писатель спрашиваю!».
– «Если бы нам было смешно, то больным бы было бы не до смеха!».
На том и расстались. Пропустивший обед Платон теперь ждал ужина, хотя есть не хотелось. Голова ещё иногда немого кружилась, мысли ещё чуть путались. Он даже забыл, что сегодня один из его профессиональных праздников – День ракетных войск и артиллерии.
И пока он решил погулять по коридору, посмотреть на следующих пациентов операционной.
– «Женщины едут на юг для чего? Кто спинку погреть, а кто и животик потереть!» – услышал он ещё издали.
– «А ты что, старух трахаешь? Вон сколько молодых!» – неожиданно услышал он из разговора двух пожилых мужчин, шедших ему навстречу.
– «Так это лицо стареет, а… она – всегда молода!» – донёсся до его чуткого уха писателя народный юмор поджарого, загорелого старика.
Нагулявшись, он вернулся в палату, по дороге получив команду на снятие бинтов. Освободил ноги, но болтать не хотелось.
Тогда инициативу взял на себя Василич, вновь комментируя услышанное по радио:
– «А ты думаешь, почему раньше люди умнее были, и больше знали, а?! Потому что в очередях общались, вот!».
– «Конечно! Ведь в очередях стояли за дефицитом!» – тонко подметил писатель, продолжая тему знаний.
– «А теперь один дефицит – деньги!» – выдал истину ветеран.
– «И заметь! За ними теперь не стоят!» – продолжил Платон, желая перехватить инициативу.
– «Их воруют!» – попытался было поставить последнюю жирную точку своим последним мудрым словом Владимир Васильевич.
– «Да! В нашей стране появилась и проявилась новая тенденция. Оказывается власть и закон, и даже средства массовой информации стали пасовать перед деньгами, и тем более перед большими деньгами. Деньги стали катализатором для выявления человеческой сущности! А безнаказанность и вседозволенность убивают совесть!» – всё-таки отнял у того пальму первенства интеллигент: инженер, лектор, философ и писатель.
Но видя угрюмо-скучное выражение слушателя, Платон смягчился и изящно оправдался:
– «Василич! Ты меня извини за излишнюю болтливость! Я ведь всегда в течение рабочего дня, даже суток, общаюсь лишь с самим собой!».
– «Что ты, что ты?! Мне даже интересно! Говори, сколько хочешь!» – успокоил Платона внимательный сосед.
Пятница прошла быстро и почти незаметно.
Днём Платона осмотрел Заведующий отделением и лично разрезал нитки на члене. Но тот не встрепенулся, как надеялся Платон, а продолжал иметь отведённое ему место куском отрезанной, кровавой, конской колбаски.
– «Посмотрите головку! Видите, уже мацерация началась?!» – обратился Максим Борисович к главной перевязывающей медсестре Марии Ивановне, весьма зрелой, в возрасте, но всё ещё красивой женщине, когда та сняла с квази обрубка марлевую обёртку.
– «Сейчас Вам будет больно! Потерпите!» – предупредила та Платона, намазывая головку чем-то тёмным и жгучим, но не йодом.
– «Ай! Подуть бы!» – среагировал на боль Платон, изображаю губами, что от врачей требуется.
Конец опять завязали и Платону полегчало. Жить стало чуть веселее.
В субботу утром он проснулся от жуткого сна: будто бы его член с отвисающей наружу кожей, весь изрезан, имеет жабры, какие-то боковые прорезы, и чуть ли не маленькие крылья, туда-сюда вертится, изгибается, как живой, да и сам «гад» казался необычно больших размеров.
Давно приучивший себя при таких снах сразу пробуждаться, Платон очнулся, и точно: опасная пока эрекция!
Тогда он сразу побежал в туалет…, и «гад» опал, превратившись в своё жалкое подобие, ненадолго оставив слегка режущую боль по опухше-бесформенному, окровавленному ободку.
– «Фу, пронесло!» – вслух, вполголоса успокоил он себя в палате.
На это Василич встрепенулся. Платону пришлось поделиться с ним своей болью.
– «А что ты хочешь? Орган ведь живой и не послушный!» – успокоил его один из знатоков.
Во время утреннего обхода Максима Борисовича перед предстоящими выходными, он объявил, семенящему за ним преклонных лет обаятельному врачу-ветерану Михаилу Ильичу, что Гаврилина готовим к операции на понедельник, а Кочета после обрезания в тот же день выписываем.