Год любви
Шрифт:
Как письмо эти записи, разумеется, непригодны, но было очень приятно заниматься чем-то вовсе ненужным и несрочным. Мне вдруг стало уютно в этой комнате, где я мог за час разобрать и снова собрать всю обстановку. Эта комната казалась мне практичным вместительным чемоданом, который замечательно мне служит. Я точно знал, что не вернусь в ту квартиру, что спихнул ее на жену. Я думал о наших пожитках, которые теперь целиком висят на ней. И отделаться от всего этого ей не так-то просто. Оно цепляется за нее множеством воспоминаний о жизни вдвоем и вчетвером.
Думая об
«Мужчина, который разводится, становится одиноким мужчиной. Разведенная женщина — это женщина брошенная», — сказал кто-то. Я надеялся, что она не станет задним числом терзать себя подозрениями и пропитывать все былое отравой горечи, не станет все искажать.
Чтобы избавиться от цепенящего уныния, я очертя голову набросился на заказную работу, иногда просиживал за столом до рассвета, когда переулок начинал просыпаться от шагов людей, работавших в раннюю смену. Тогда я выходил с собакой на улицу, сливался с призрачной армией рабочих и служащих, которые спозаранку ехали на службу или осаждали трамвайные остановки.
Слово «развод», нет-нет да и звучавшее в наших скупых беседах, я, оставаясь один, изгонял из своих мыслей. Я даже представить себе боялся ту окончательность и необратимость, что незримо присутствовала в этом слове.
Идея принадлежала моей жене. Она ходила к адвокату и твердо решила подать на развод, сообщила она. Для этого нам нужно пойти к адвокату вдвоем. Мы условились встретиться возле конторы.
И вот мы уже перед офисным зданием. Молодые супруги, которые намерены расстаться. Подходят с разных сторон. Они довольно давно не виделись.
Здороваются небрежно и смущенно, вместе входят в лифт. Наверху их встречает дама, провожает в приемную. Стильная мебель, диван-канапе, мягкие стулья, картины; столик с журналами, брошюрами, даже несколько книжек. Пышная зелень растений.
Они обмениваются репликами о стилях приемных.
О растениях… И оба разом замечают, что говорят приглушенным голосом. Это открытие вызывает у них приступ смеха. Потом оба умолкают.
Затем я вижу, как мы сидим возле письменного стола. Стол огромный и пустой; на нем один только ежедневник; по ту сторону помещается адвокат, изящный и холеный, очки, авторучка наготове — он весь внимание.
На его вопросы оба отвечают по существу. Искренне, но без упреков и обвинений. Говорят так, будто они тут не против друг друга, а, наоборот, за. Перед лицом третьего стена наконец рухнула, отчуждение отступило.
Оба с готовностью сообщают необходимые сведения. Доверительность, как в былые дни.
Он выставит претензию на расстройство брака, говорит на прощание адвокат. Затем просит ее письменно рассказать о событиях, приведших к окончательному нарушению доверия, и передать бумагу ему.
Они согласны на все. Разъяснения адвоката насчет сроков, мировых судей, алиментов воспринимают как прописанные врачом рецепты. У них впервые есть адвокат, один на двоих. Они испытывают облегчение, более того, чувствуют себя заговорщиками.
Мне знакомы и совсем другие случаи, бормочет адвокат в дверях, прощаясь с клиентами.
Я вижу нас перед законом. Перед судьей, в одном из помещений окружного суда. Утро. Помещение слишком велико для немногочисленных присутствующих. Зал.
Впереди слева молодая женщина, в костюме. Рядом с нею адвокат. Справа впереди — супруг. В глубине зала пусто.
Адвокат излагает историю их брака и причины, приведшие к его расстройству. Говорит он ровным голосом, то совершенно безучастно, то очень веско. Временами заглядывает в бумаги, что-то зачитывает. Это выдержки из записей его клиентов.
В речи адвоката говорится о беспорядочном образе жизни, нанесении ущерба, супружеской измене; недоверии, непонимании, утрате доверия, чрезмерных требованиях. И о любви. О согласии, договоренностях, уступчивости, разумности.
Отделенные друг от друга пустым рядом стульев, супруги выглядят бледными и сдержанными. В помещении очень светло. Судья, по всей видимости, скучает. Раз или два на его лице мелькает любопытство, тогда он задает вопрос.
Фактические обстоятельства дела, ход событий, о которых рот адвоката докладывает лицу судьи, касаются одних лишь юристов. Истица и ответчик себя во всем этом не узнают. Знают только, что сейчас обсуждают их историю — и пускают с молотка. По совершении развода, в коридорах суда, оба следуют за адвокатом. Спрашивают, не выпьет ли он с ними чашечку кофе.
Я вижу нас за круглым столиком в кафе неподалеку от суда. Кафе переполнено. Множество народу за столиками, девушка-подавальщица с подносом едва протискивается сквозь толчею. Кофеварка пышет паром, шипит. На столике — корзинка с булочками. Булочки выглядят нездоровыми, мягкие, рыхлые, будто у них температура.
Адвокат задает разведенному вопрос о профессии. Несколько раз он читал его статьи в газете. Тот отвечает рассеянно. Внезапно чувствует себя отвергнутым, скорее молчанием рядом с собой, чем каким-то событием. Видит оцепенело сидящую жену. Она беззвучно плачет, встает и, не прощаясь, уходит из кафе.
Все было не так, как изображал адвокат. Наша история началась у реки и закончилась в доходном доме. Теперь мы объявили эту историю законченной — и продали с молотка.
Порой я думал, что лучше бы мне больше не появляться. Думал, что даже и паспорт в «La buena sombra» выкупать было незачем. Остаться где-нибудь подальше оттуда. Остаться вместе?
Один-единственный раз Антонита заговорила о том, чтобы остаться вместе, под конец, перед самым моим отъездом. Нельзя ли мне остаться подольше, раз уж она взяла отгул; и тихонько, почти про себя, добавила: может, я захочу остаться насовсем?
Мне нужно вернуться, ответил я. Газета, семья… О семье я упомянул вскользь, она никогда об этом не спрашивала, и я никогда ничего не выдумывал и не говорил. Но теперь хотел сказать об этом, хотел, чтобы она услышала.
Волею случая мы стояли неподалеку от фиакра, одного из тех старомодных экипажей, что предназначены для туристов. Лошадь как раз жевала сено.