Год тигра и дракона. Осколки небес
Шрифт:
– Братец… это… да ты чего? Как же ж… Ты ж никогда! Ты ж…
– О да, – Хань-ван вздернул губу в издевательском оскале.
– Я никогда! Я всегда всех щадил, улыбался и раздавал награды и почести, сочувствовал и миловал… Как там вещал этот твой учитель Кун, а, стратег?
– крикнул он Цзи Синю. – Ну-ка, напомни! Что-то там про милосердие и человеколюбие, да? Разве я не был человеколюбив и милосерден? И чем мне отплатили?
Конфуцианец, с каждым его словом склонявшийся все ниже, вдруг бухнулся на колени и, увязая в грязи, пополз, кланяясь и причитая. Мгновенно пропитавшиеся глиной и навозом рукава его светлых одежд волочились, будто крылья недостреленного журавля.
–
– Мне надоели союзники, которые перебегают от меня к Сян Юну и обратно. Я устал от таких подданных. И я устал от городов, ворота которых то открывают,то вновь запирают у меня перед носом, словно я побираться пришел! Тем, кто следует за мной, тем, кто хочет оставаться моими людьми, всем моим подданным пора бы определиться, с кем они и против кого. Участь Лияна и Сай-вана станет примером для прочих.
– Государь! Прошу вас… Не три дня. Два! Всего два дня,и я открою для вас ворота Лияна.
– У тебя – и у них!
– есть день. Завтра в полдень мы начнем штурм. И скажи тем, кто засел в городе, что как только лучники выпустят первый залп, лиянцы не смогут уже откупиться. Ни головой Сыма Синя, ни своими собственными.
Он прошел мимо своего стратега, мимо ань Куая, разинувшего рот,и Люй Ши, задумчивo потиравшего шею, мимо склонившихся приближенных, мимо солдат и стражников. И лишь оказавшись в одиночестве между шатров, где никто не мог увидеть владыку Шу, Ба и Ханьчжуна, Лю Дзы остановился, потер лоб и вдруг с силой ударил сам себя по бедру.
– «Ты всего лишь человек», - пробормотал он.
– Так ты говорила, моя лиса? Это ты обещала мне сказать? Я должен вернуть тебя. Смотри, чем я становлюсь без тебя. Должен… Пока я еще человек.
…Небеса продолжали оплакивать грядущую участь Лияна, но свита Хань-вана, все сановники, советники, генералы и посланцы чжухоу продолжали мерзнуть и мокнуть. Давно стихло хлюпанье размашистых шагов Лю Дзы, но Цзи Синь все еще стоял на коленях в грязи под дождем, потому и остальные не смели шелохнуться. Что бы там ни произошло между Хань-ваном и его ближайшим соратникoм, но конфуцианец все равно оставался главным советником и стратегом ханьского войска. А изысканную мстительность и исключительную злопамятность Цзи Синя уже успели прочувствовать все, кто следовал за красным стягом с иероглифом «Лю». Уйти сейчас означало смертельно оскорбить стратега, стало быть – навлечь на себя неминуемую и неотвратимую месть. Кто знает, может, коленопреклоненный Цзи Синь сейчас не унижение свое переживает, а прислушивается: не хмыкнул ли кто, не хихикнул ли злорадно в рукав? Прислушивается, присматривается… измысливает…
– Прочь пошли!
– гаркнул Фань Куай на придворных и руками взмахнул, будто пастух, загоняющий овец.
– Ну? Чего встали? Кыш. Ишь, совсем окосели от безделья, нахлебики… Синь! Братец Синь. Ты чего это? Вставай давай. Не гневи Небеса. Не хватало ещё тебе простудиться…
Цзи Синь глянул на великана снизу вверх и моргнул, как человек, очнувшийся от тяжелого, болезненного сна.
– Фань… - пробормотал он. – Фань… Братец, что я…
– Вот напасть!
– ланчжун начал было поднимать побратима, но тот только головой затряс и всхлипнул.
– Да в чем хоть дело-то? Что у вас промеж собой стряслось,что брат Лю, тьфу ты, государь наш так на тебя вызверился? А? Что молчишь?
Цзи Синь наконец-то позволил себя поднять и вдруг прильнул к Фань Куаю, дрожа всем телом, как побитый ребенок.
– Фань, - прошептал он.
– Фань,что я наделал...
Молодой, с ног до головы забрызганный грязью и насквозь промокший солдатик стоял на коленях и докладывал, сипя, хрипя и гундося. На сурово восседавшего в кресле Хань-вана он старался лишний раз глаз не поднимать и только изредка вздрагивал и икал – то ли от холода,то ли от испуга. Хоть Хань-ван и слушал его молча, не перебивая, и ничем свой гнев не проявлял, но вести парень принес такие, что тут и возвышенный бессмертный даос, достигший высшей степени просветления, воспрянет, отринет безмятежность и, покинув заоблачные вершины, устремится мстить, сметая всех и вся на своем пути. Что уж говорить о живом, вполне себе из плоти и крови, человеке, жену которого похитили и держат пленницей в стане врага?
Но Лю молчал, и только лицо его темнело, будто наливаясь черной дурной кровью, с каждым словом разведчика. А такая сдержанность, как известно, до добра не доводит.
Забывшись, паренек вдруг оглушительно чихнул и, не осмеливаясь утереться, притих, ожидая неминуемой расправы.
– Да ты поднимись, братец, побереги колени, - вдруг молвил ань-ван. – Вон снаружи как сквозит! Нам нынче каждый меч дорог, а ты того и гляди с горячкой сляжешь. Поди-ка поближе к жаровне да согрейся. Эй, Люй Ши, налей этому храбрецу чего погорячее!
Разведчик икнул от неожиданности и выпучил глаза.
– Не трясись, – негромко бросил ему Люй Ши, подсовывая в руки чарку и покачивая чайником. – Ты великое дело сделал, парень. Хань-ван за правду не карает. Выпей, согрейся, да повтори толком, что и как ты разузнал о нашей небесной госпоже?
– Не спеши, – махнул рукой Хань-ван.
– Отдышись, лицо утри. Эй, есть там кто снаружи? Передайте госпоже Тьян Ню: я приглашаю ее присоединиться.
Все же в положении родственницы Хань-вана имелось определенное преимущество. Ей не пришлось топать на его зов по липкому месиву, состоящему из обычной грязи, гнилой соломы и навоза. Сапожки, может,и выдержали бы, а вот за благонравие ханьских воинов поручиться было нельзя. Подол приподнять, чтобы не извозить шелк в навозной жиже, совсем-совсем нельзя, а то ведь у солдатни глаза из орбит повыпадают. Ножки небесной девы – зрелище неподходящее для взглядов чужих мужчин. Шибко тревожное, по словам богатыря Фань Куаия. Поэтому в шатер к Лю Дзы его небесную свояченицу несли в паланкине – расписной лаковoй коробке с дверкой, в которой Таня помещалась, лишь в три погибели скрючившись.
Бояться братца Лю Дзы, Таня не особенно боялась. Она в свое время на Тигра Юга, на Сян Юна, без ружья ходила! В самое логово. Ого! Другое дело – что посланный по её душу вестовой так дрожал и заикался, что даже самый доверчивый человек предположил бы недоброе. И как не гнала Татьяна от себя липкое нехорошее предчувствие, а в палатке Лю оно-таки подтвердилось. Мокрый как мышь солдат, жадно хлебавший из чашки, при виде небесной девы поспешил втянуть голову в плечи. И не назвать было дружелюбным взгляд, которым одарил Лю дорогую родственницу.
– Тьян Ню приветствует ань-вана, - молвила Татьяна тише обычного и поклонилась ещё ниже, чем прежде. На всякий случай.
– А, дорогая сестра, заходи, заходи. Люй Ши, чаю налей небесной госпоже и жаровенку подвинь поближе. Присядь, Тьян Ню. слуги пусть снаружи подождут. – Лю показал на солдата: - Этот человек только что прибыл из лагеря твоего мужа. Слухи летят по Поднебесной быстрей, чем их разнесли бы птицы. До меня дошли кое-какие россказни,и я послал людей их проверить. Ну-ка, братец, повтори то, что узнал.