Год в Касабланке
Шрифт:
— Он лично проверял инструменты и сам выбирал муалема,стоя над ним каждый раз по несколько часов. Если мастер допускал ошибку в работе на ширину волоса, король приказывал этому человеку собирать инструменты и уходить. Он прекрасно понимал, что об этом повсюду пройдет слух и этот ремесленник никогда больше не найдет себе работу.
В тот день, когда Хамза, взяв старую лопату, решил откопать страусиное яйцо, лил проливной дождь. Осман стоял и держал над ним ломаный зонтик, прикрывая товарища от ветра. Я наблюдал за ними издали, как всегда стараясь понять смысл происходящего.
После того как яйцо было вынуто, его отнесли в конюшню, где Медведь натер его жиром. Яйцо пролежало в земле больше месяца, его когда-то белая скорлупа покрылась красно-коричневыми пятнами. От него воняло не хуже, чем от разложившихся крыс. Но сторожа были в приподнятом настроении. Они вытерли стул и предложили мне место за столом, которым служила огромная катушка от кабеля. Я сел и внимательно осмотрел яйцо.
— Что вы собираетесь с ним делать?
— Съесть, — ответил Медведь. — Мы съедим его.
— Вы уверены, что стоит это делать?
Хамза взял молоток и разбил им скорлупу. Неприятный запах усилился.
— Яйцо тухлое, — сказал я.
— Оно принесет баракав дом.
Из коробки с инструментами была извлечена столовая ложка. Осман протянул ее мне.
— Попробуйте первым.
— Я могу подождать, — отказался я от такой чести.
— Пожалуйста, — настаивали сторожа. — Это ваш долг как хозяина дома.
Я зачерпнул ложкой ферментированное желе и поднес его ко рту.
— Ну и как оно на вкус? — поинтересовался Медведь, забирая у меня ложку.
— Как тухлое яйцо, — ответил я.
Как-то утром, когда Камаль был в хорошем расположении духа, я попросил его рассказать еще что-нибудь о днях, последовавших за терактом 11 сентября. Вообще-то моему помощнику не нравилось распространяться об этом, поскольку он, наверное, чувствовал, что его предали.
— Фэбээровцы отлавливали арабов по всей стране. Многих людей, я это знаю точно, заперли за решетку без всякой причины. И ключи выкинули. Кое-кого перевезли в Гуантанамо. Съездите и посмотрите — они до сих пор там.
Когда я поинтересовался, как жена Камаля отреагировала на события 11 сентября, кровь отлила от его лица.
— Поскольку я араб, то получилось, что она была замужем за врагом. Джен не могла мне больше верить. А ведь доверие — основа брака. Так что семья наша распалась. Мы стали чужими людьми, которым когда-то нравилось одно и то же.
— Что с ней стало?
— Она поступила на военную службу.
— В армию?
— Ага. Она служит на базе где-то в Джорджии. Водит танк или что-то в этом роде.
Какие бы невероятные авантюры Камаль мне ни предлагал, меньше всего он походил на замаскированного террориста. Этот парень слишком любил себя, чтобы быть взорванным за чье-то дело.
— Когда фэбээровцы поняли, что ты не связан с террористами, они оставили тебя в покое?
— В конце концов, после долгих проверок на детекторе лжи и допросов, да. Но проблема заключалась в том, что я был знаком с Мохаммедом Аттаром, лидером нападавших 11 сентября. Мы с ним ходили в одну и ту же мечеть.
— Ты знал Аттара?
— Да, я был с ним знаком.
— Ну и какое этот человек производил впечатление?
Камаль вытер нос рукавом.
— Он был тупой задницей.
Наконец-то пришла долгожданная суббота. Я забрал в химчистке свой лучший костюм, начистил черные туфли до блеска так, что они стали похожи на лакированное дерево, и купил самые лучшие орхидеи: розовые, а лепестки с фиолетовым ободком.
Я добрался на такси по адресу, напечатанному на дорогой бумаге, и оказался у большой двухфасадной виллы в фешенебельном пригороде Анфа. Темно-коричневые ворота были отполированы так, что отражали полуденный свет. Прежде чем я успел ступить на мостовую, их открыл высокий человек с ухоженной бородой. Он поздоровался со мной и сказал, что графиня де Лонвик ожидает меня в гостиной.
Я вошел в дом. Стены прихожей были обиты желтым шелком, на котором висели гравюры времен Французской империи. Пол был покрыт вытертым по краям палисандровым паркетом, недавно натертым мастикой. Я последовал за ухоженной бородой, прижимая к груди орхидеи.
Гостиная оказалась освещена странным светом: необычно желтым, словно его окрашивали оконные стекла. Комната была квадратная, приблизительно двенадцать на двенадцать метров. Она была обставлена по-европейски: резной сервант, письменный стол с поднимающейся крышкой, кресло, невысокие книжные полки, три или четыре дивана и рояль «Эрард». В стороне под портретом Людовика IV сидела дама лет восьмидесяти, с морщинистым лицом, но по-детски ясным взглядом. Ее седые волосы были собраны в узел и заколоты на затылке. Одета она была в платье темно-лилового цвета с оборками на рукавах и кружевным воротником. Хозяйка внимательно смотрела на меня своими темными глазами. Я подошел, представился, пожал ей руку и преподнес орхидеи.
— Мне очень приятно, что вы почтили меня своим присутствием, — сказала она тихо по-французски. — Я так долго ждала этой встречи. — Графиня весьма деликатно вздохнула и приложила палец к подбородку. — Вы даже и представить себе не можете.
Я улыбнулся, пробормотал какие-то извинения и спросил у нее, как ей стало известно обо мне и о том, где я живу.
— Касабланка — маленький город. Слухи здесь распространяются быстро. Как вам понравился Дар Калифа?
— Очень понравился. А вы знаете этот дом?
Графиня показала на кресло.
— Пожалуйста, садитесь.
Я сел в низкое дубовое кресло и огляделся. Здесь не было того особого беспорядка, свойственного домам пожилых людей. Наоборот — сплошное изящество и аккуратность.
— Ваш дедушка всегда садился в это кресло. Ему нравилась наклонная спинка, и он всегда замечал текстуру дерева. Он говорил, что хорошо сделанное кресло так же приятно глазу, как прекрасная скульптура.