Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
– По-моему, товарищ генерал, выдыхается враг. Выдыхается!…
– Неверно, полковник. Противник, конечно, не тот, что был в начале войны, - сказал командующий.
– Он уже расчетливее, осторожней воюет. Но немецкая армия еще очень сильна, техники много, и наступать они могут еще не один месяц.
– Командующий огляделся и понизил голос: - Наше дело измотать противника, а контрудар нанесут свежие войска, не обремененные инерцией отступления.
Вечером к Канашову позвонил комиссар дивизии Поморцев.
– Ты знаешь, что натворила твоя дочь?
– Знаю.
– Вот
– Виновата - судите.
И с этой минуты Канашов потерял покой, осунулся, почернел лицом, перестал спать.
2
В таком гневном состоянии Жигуленко видел Русачева впервые. Глаза комдива до половины были закрыты ощетинившимися бровями, и когда он, кривя губы, играл желваками, шевелились кончики ушей. Он резко подымал телефонную трубку, там молчали.
– Никого нет, безобразие!
– И он бросал трубку.- Расшумелись на всю армию и разбежались, как мыши по полю! Ну, мне эти политработнички!
Слова комдива прервал телефонный звонок. Он поморщился, как от кислого яблока, и схватил трубку.
– Ага, наконец-таки, Константин Васильевич, отыскался. Слушай, дай-ка ты команду своим политотдельцам, чтобы они прекратили трезвон по пустякам. Ведь подумай, до командующего армией дошло. Из-за глупости какой-то сопливой девчонки мы в историю влипнем. Нет, ты брось, Константин Васильевич. Это ни к чему. Какие там комсомольские собрания? Дай вам волю, так вы еще и конференции устроите. Война идет… Командир медсанбата шляпа, нет дисциплины, распустил людей. У него это уже не первый случай. Его я взгрею. Ну, а остальное беру на себя. Как решу - так и будет!
…Через полчаса посланный за Наташей Жигуленко привел ее к Русачеву, наставляя по пути, как она должна будет себя держать у комдива.
Наташа вошла, отрапортовала, но Русачев как сидел, так и не поднял головы. Он долго и сосредоточенно думал, не зная, с чего начать. Судя по выражению его угрюмого лица, весь он кипел от негодования. Но как только поднял глаза и встретился взглядом с глазами зардевшейся Наташи, мигом в памяти всплыла Рита.
– И чего натворила, дурная твоя головушка? Эх, будь я твой отец, не поглядел бы, что здоровая девка. Заголил бы подол да так бы отстегал, что неделю не садилась бы.
Переведя дыхание, он встал, приняв положение «смирно».
– Пять суток тебе ареста за самовольство и нарушение дисциплины. Посиди-ка, голубушка, одумайся. Отведите ее, старший лейтенант. Сдайте…
А когда Жигуленко вернулся, комдив все так же сидел задумчивый и угрюмый.
– Передайте в штаб, пусть отдадут приказ оставить Канашову в той же роте. В медсанбате и без нее хватит людей. Там она нужнее, ну, а арест для порядка. Не накажи их - все разбегутся.
3
На командном пункте полка шумно и тесно, Спешат с простынями карт штабные командиры, бегают связные; будто стараясь заглушить друг друга, выкрикивают позывные радисты и телефонисты.
Подполковник Канашов, как всегда, внешне спокоен, но глаза красные от бессонницы и бесконечных дум о дочери. «Надо же так опозорить честь нашей фамилии!» Здесь же сидят старший политрук Бурунов и майор Харин - новый начальник штаба дивизии, назначенный Русачевым после вчерашнего тяжелого ранения Зарницкого.
Харин приехал выяснить обстановку и передать приказания командира дивизии. Он глядит то на командира полка, то на комиссара и изредка, порывшись в карманах, достает свою неизменную банку с кусочками сахару и, отправив очередную порцию в рот, беззвучно сосет, выпячивая клейкие губы. Его тонкий крючковатый нос с горбинкой и темно-карие маленькие, близко посаженные глаза придают хищное выражение его лицу - узкому, вытянутому вперед, как у лисы.
– Видите ли, товарищ подполковник, - говорит Харин, глядя на Канашова, точно учитель на школьника, - бой - это не полевые тактические учения или маневры, где все можно переиграть сызнова, а война. В бою решительность командира играет первостепенную роль. Я на вашем месте сбросил бы немцев с плацдарма в Днепр.
Канашов спокойно взглянул на Харина.
– Ну и садитесь, дорогой, на мое место. Сбрасывайте.
– Зачем же так ставить вопрос?
– возмутился Харин, расправляя складки на гимнастерке.
– Я приехал не подменять вас, а проверить, как вы выполнили приказ комдива.
Бурунов внимательно следил за разговором.
– Наступать немедленно, наугад, была не была? Так, что ли?
– недоверчиво спрашивает Канашов.
– Да, по-моему, это единственно целесообразное решение… Иначе немцы укрепят плацдарм и переправят главные силы. Тогда считайте бой проигранным.
– И, помолчав, добавил: - Как только восстановится связь с командиром дивизии, я вынужден буду доложить… - Он снова достал кусочек сахару и отправил в рот.
– Хорошо вам говорить: «Я на вашем месте…», когда на это место вас тысяча дьяволов не затащит и когда у вас, кроме карты и цветных карандашей с планшеткой, ничего нет. А у меня люди, боевая задача, ответственность.
– Ответственность - это отговорка, товарищ подполковник, - сказал Харин.
– В штабе дивизии тоже командиры, а не чиновники, и не менее вас ответственны за обстановку.
– Но вам ясно, что моя ответственность коммуниста не дает мне права уходить с этого берега. Ведь мы за Днепром. Понимаете, что это значит? Днепр, а там не за горами Москва…
– Чепуха, не в этом дело, - презрительно перебил Харин, - Днепр или Волга… Кутузов, как известно, Москву сдал, а войну все же выиграл.
Бурунов и Канашов удивленно переглянулись.
– Ну, Москву сдать народ не позволит, - вдруг отрезал Бурунов.
Харин пренебрежительно поморщился: что, мол, говорить с вами, если вы ни черта не смыслите. И он сказал поучающим тоном:
– Классическое военное искусство говорит, что иногда надо идти на жертву и на риск ради победы. Чего бояться? Не Москва решает дело, хотя это и самый крупный город Советского Союза. Страна, ее резервы, тыл - вот что предопределяет успех в войне, если исходить из стратегического масштаба.